Так и кончилась молчановская монополия. На заводах стали появляться трубы Пчелинцева, достойные в своей красоте и прочности. И не только на Урале, но и в Сибири, на Алтае, в Казахстане, Башкирии.
А однажды Пчелинцеву вручили заграничный паспорт, могучий ИЛ оторвался от родной земли и взял курс за три моря, над тропинками и дорогами, что вели когда-то русского путешественника Афанасия Никитина в сказочную страну Индию.
Нет, не туристом-созерцателем летел туда рабочий с Урала, а специалистом, созидателем, полпредом великой страны, у истоков могущества которой стоял его учитель Григорий Молчанов.
Рабочая наука была там необходима, как когда-то молчановская на Магнитке… Ведь металлургический гигант в Бхилаи чем-то похож на стальной флагман Советской страны.
Для уральца, привыкшего работать среди ветров, которые наверху даже летом всегда прохладные, Бхилаи был настоящим пеклом — 118 градусов по Фаренгейту, или 48 по Цельсию. Жена и дочь места не находили от жары. Долго привыкали, и уж не Индия, а своя страна казалась сказочной, серебряным снежным царством. И даже экзотика ни на миг не вытеснила тоску по родной земле.
Индийский писатель Голам Куддус в своем рассказе «Чаша», говоря о советских посланцах, восклицает: «За какие грехи они должны страдать от нашей жары!» И своему знакомому рабочему и поэту Порешу предлагает написать новую Махабхарату о Бхилаи: «Неужели ты не понимаешь, каким благородным материалом располагаешь? Содружество тружеников двух стран, когда народ Индии вместе с народом страны социализма создает гиганты национальной промышленности, — это ли не тема для творчества?» Тот в ответ оживился: «И правда, сколько всего можно написать про этих русских!»
Одним из «этих русских» и был Михаил Пчелинцев. Индийское солнце. Оно запомнилось яростным, немилосердным. Ведь оставался с ним один на один — куда от него скрыться трубокладу! Недаром в Индии женщину никогда не сравнивают с солнцем. В представлении индийцев солнце — это рычащая голова тигра с оскаленными зубами, вытянутым огненным языком.
Даже индийские рабочие, и те в самую жару норовят в тень спрятаться, а этот русский сахиб — господин — он же их подбадривает какими-то странными словами: «Давай, ребята, давай!» И вот уже вскоре на участке так привыкли к этому крылатому выражению, что стали звать Михаила «мистер Давай-давай».
И вообще многое странным казалось индийским рабочим. Раньше, говорили они, со специалистами из Англии, ФРГ работали, так те чуть что — тычок в зубы, крик… А вот что рассказывает о русских тот же писатель Голам Куддус со слов того же рабочего Пореша:
— Иногда они ведут себя, ну, совсем как дети! Если провинится кто-нибудь из индийцев, они не скажут ни слова, только надуются от обиды и сами примутся за чужую работу. Поэтому, когда работаешь с ними, уже не можешь не поддаться всеобщему энтузиазму. Тогда не думаешь о заработке. Все рабочие испытали это на себе. Русские много едят, зато и работают как! «А если не есть, — говорят они, — откуда силы возьмутся?» Их жены выполняют всю домашнюю работу, ходят на базар, воспитывают детей. И слуг не держат. Ни одного. Вот уж сколько времени прошло, и никто не видел в Бхилаи слуги хотя бы в одном русском доме.
Поражало индийцев и другое. Рассказывает Михаил Пчелинцев:
— Когда впервые мы разложили чертеж перед индийскими специалистами, они аж рты раскрыли от удивления: как так? Специалисты с Запада никогда не показывали им чертежи, набросают эскизик на бумажке и все: делайте! Утаивали. А русские — пожалуйста, смотри, изучай. Ну мы им растолковывали, что-де не только помочь построить наш долг, но и передать индийцам, что сами знаем. Как говорится, чем богаты, тем и рады.
Вот эта щедрость души, советский характер и создавали убежденность, что русские — посланцы необыкновенного мира.
Душевная дружба завязалась между семьями Пчелинцева и индийского инженера «мистера Сони». Сблизила не только совместная работа. Однажды того и другого неожиданно отозвали с работы домой: в обеих семьях полку прибыло — родились сыновья. Как добрая память хранится в семье Пчелинцевых фотография, на которой сняты две мадонны с малышами, русская и индийская.
Валентина Ивановна стойко переносила все невзгоды, связанные с болезнями детей: климат-то чужой. Участие индийских друзей помогло их пережить. У сына, который сейчас уж заканчивает школу, в паспорте так и записано: место рождения — город Дели, Индия. Потому мистер Сони часто называл обоих мальчишек Сашу и Бету «бхаи», что означает «братья».
Когда приехали, комбинат в Бхилаи только начинал строиться. Из деревень отовсюду сходились бедняки, босые, раздетые. Многие жили даже под открытым небом. Там, где требовался один человек, работали трое: хоть по одной рупии достанется каждому — и то заработок. На глазах Пчелинцева жизнь бедняков преображалась. Когда уезжал после трех лет командировки, многие знакомые рабочие уже обзавелись одеждой, жили в общежитиях. Радости было!
Один из рабочих, едва обретя кров, пригласил семью Пчелинцевых в гости. Пришли, а там, кроме циновок, ничего нет, так сидели терпеливо на полу, ели тион — овощное блюдо. Любо не любо, а местный обычай уважать надо.
Потом сюда пришел какой-то пожилой индиец, как потом узнали, родственник хозяина дома, крестьянин из рыбацкой деревни. В руках у него была большая свежая рыба, завернутая в какой-то пальмовый лист. Он стал что-то говорить по-своему и предлагать рыбу Пчелинцевым. Отказаться было неудобно, и решили купить. Но произошло неожиданное: индиец наотрез отказался брать деньги.
— Рашен, гуд, ачча, — повторял он.
Потом, словно его озарило; улыбнувшись, он отчетливо произнес:
— Л-е-н-и-н.
Хозяева растолковали, что их родственник много слышал о Ленине, о России, что для него великая радость сделать подарок русским.
Для Михаила Пчелинцева это самый дорогой подарок в жизни.
Расставанье было трогательным, у Валентины Ивановны даже слезы навернулись на глаза. А дочка Людмила сказала:
— Как хорошо, что мы советские.
Проходил день за днем. Преображался Бхилаи. Над когда-то пустынной выжженной степью взметнулись стометровые трубы, раскинулись корпуса. Вначале для наших специалистов было дико и тяжело наблюдать, как из разреза индийцы на головах носят руду. Идет такой рудонос, а в ногах у него ребятишки путаются, так с ними в котлован и ходит. Русское сердце по природе своей интернациональное, на чужое горе чуткое, отзывчивое, потому что страдания ему ох как знакомы. Потому, видно, на удивление хозяев страны не уходил допоздна с объекта Михаил Пчелинцев, хотел сделать все, чтобы помочь индийцам из нужды выбраться. А в порту в это время день и ночь шла выгрузка с советских судов оборудования. Когда уезжал, работы в карьере уже наполовину были механизированы. Индийцы тут же, по ходу строительства приобретали специальности. Сколько их обучилось у Пчелинцева! Только было научит одних, глядь их нет, перебросили на другой объект, присылают других. Приловчился Михаил Николаевич и без переводчиков обходиться, десятью словами, русскими, английскими, индийскими. Радовались оба, когда после двух-трех репетиций индиец подавал, например, не кирпич, а требуемую лестницу.
— Гуд, — говорил довольный Пчелинцев, — хорошо, ачча.
— Карашо! — с восторгом повторял рабочий.
Главным же посредником был инженер Сони, который отлично говорит по-русски.
Так строители находили общий язык и строили свои вавилонские башни вопреки разгневанному богу — Солнцу, который палил с неба огнем, но ничего не мог поделать с разноязыкими трубокладами.
В один из дней в Бхилаи началось какое-то необычное оживление. Потом объявили, что приезжает премьер-министр Республики Джавахарлал Неру. На улице его встречали толпы народа. Лимузины подкатили к кварталу, где жили советские специалисты. Все вышли навстречу. Глава государства интересовался делами, условиями быта советских людей в Бхилаи. Так уж получилось, что Пчелинцев оказался рядом с Д. Неру. Кто-то сфотографировал. Остался на память снимок, где он стоит с выдающимся государственным деятелем Индии.