«Поэт в душе» находится в постоянном движении к небывалому из темной утробы в страну вечного света. Я это чувство не вычитал и не вывожу, как закон, я его просто знаю в себе и догадываюсь, что оно в той или другой степени свойственно каждому человеку, как свойственно каждому выйти на свет из темной утробы».
Да, любой из нас, в сущности, является «поэтом в душе», стремящимся всегда «в страну вечного света», однако сколько нам зачастую приходится блуждать в поисках этой «страны», хотя она и есть та самая земля, на которой мы родились, — вот самая первая и основная мысль, возникающая при чтении книг Василия Юровских «Снегириное утро», «Певучая речка», «Материнское благословение», «Журавлиные корни», «Веснозапев». Эти книги можно без преувеличения назвать величальным гимном писателя отчему краю — Зауралью. Перед нами действительно встает «страна вечного света», увиденная глазами истинного поэта и патриота, не только влюбленного в природу родной земли, но и постигнувшего ее язык, ее душу, что подтверждается каждым рассказом, каждой строкой: «Небо к ночи загустело искристо, и сквозным холодом задышала река Старица. И как на пороге сентября, закуржавел Млечный Путь, и стали сыпаться переспевшие звезды.
А раньше, еще до солнцегаса, засмирели зяблики и дрозды, даже кулички поутихли — забоялись простудить длинные дудочки-горлышки. Затаились и утки, лишь редко постанывали пигалки у льдисто-тусклых лывин и остывших ручьев», — так начинается рассказ «Запев», и уже по этому немногословному, но поразительно зримому началу вы чувствуете и видите живой «уголок» природы, не так ли?..
Василий Юровских родился в Курганской области, в семье потомственных хлеборобов. Деревня Юровка, где прошло трудное детство будущего писателя (оно совпало с военным лихолетьем), находится к юго-востоку от Далматово, где некогда знаменитый монастырь является, пожалуй, самой внушительной достопримечательностью исторического прошлого тех мест. В остальном же места эти ничем, наверное, не привлекут внимание человека, повидавшего, скажем, действительно чудные уголки российских просторов. Но вот мы читаем рассказы В. Юровских, трепетно-нежно воспевающего неброскую красоту отчего края, и нам невольно начинает казаться, что малая родина писателя — удивительная, неповторимая по красоте земля. И весь секрет тут в том, что художник наделен редким даром открывать прекрасное в обыденном, рассказать о вроде бы примелькавшемся, как о совершенно неожиданном, никогда не виденном.
Давайте, к примеру, попробуем войти вместе с автором «Материнского благословения» и «Журавлиных корней» в раздольное весеннее пробуждение жизни.
Надо, правда, сказать, что начало каждого из времен года воспринимается нами как момент жизнеобновления, но особенно обостренное чувство новизны рождается в нас с приходом весны. Тайну весеннего сердцебиения разгадывают десятки тысяч лет, а она продолжает сохранять свою первозданную сокровенность, непостижимую очаровательность, тревожно-радостную бесконечность высокой напряженности чувств. Воспетая на всех языках и особенно на нашей русской земле, весна остается заглавной песней в стране Поэзии.
«Было начало ручьетёка, а в Согринку с увалов вприскок бежали самые разновеликие и разноликие ручьи. И каждый звенел по-своему. Один сердито вспоминал, как вьюжила пурга и ставила у колков сине-белые суметы. Другой мягко выпевал южный снежнолепень, у третьего в один голос слились звуки зимы и веснотала.
Под ручьистые голоса услыхал я запев солнечноголосого зяблика. Как залетел он сюда, в осинники по склону — не пойму. Почему-то избегают зяблики осину. Видно, не вызванивается, не переливается их песня в горькоствольных деревьях. Но то ли этот был самым ранним, а за ветрами здесь вызрел молодой сугрев, но здесь завел зяблик свою первую песню.
Однако зачнет — всполошатся-взметнутся с боярки воробьи. Зашумят, закричат наперебой. Вроде бы нелюбо им, друг друга и овсянку спрашивают: «Чем? Чем мы хуже?» А зяблик — голуба голова, красно-каштановая одежка со снежными полосками на крылышках — может и пел-то для них. Но те своим тараторканьем засоряли песнь-посвящение.
Смущенный зяблик время от времени умолкал, словно ждал понимания серых зимовников. Зато овсянка с вызолоченной грудкой и головкой, будто кто-то овсяной мякиной потрусил на нее, не стала надеяться. Отлетела на другой край Согринки и затянула песенку-светлинку. И до того тонко-тонко — тревожно мне стало: вдруг не хватит у нее голоса?
Неожиданно воробьи замолкли. Зяблик уже не пел: стушевался или за овсянкой последовал. Но на всех ручьях звенела песня. И под пасмурным небом, под дождиком-бусенцом они несли из Согринки в поля веснозапев зяблика. И никто не мог его остановить и заглушить».