Со взъерошенными чувствами Мелентьев сдал контролеру детали, закрыл наряд и побрел домой. На худой конец, пойдет в горсад на танцы, авось, и Алена догадается туда прийти. У проходной его поджидал Зотов. Степан шагал крупно, и Гошка не поспевал за ним. Взмолился:
— Вот расшагался обормот! У меня штаны трещат!
— На танцы пойдем? — огорошил его Мелентьев, останавливаясь. Гошка глаза округлил:
— Ты?! На танцы?!
— Я. На танцы.
— Ну, Степан, ну, Степан, — удивился Зотов. — Отколол! Такую дивчину с первого раза сразил и сам намертво готов.
— Говори, что знаешь!
— Так и быть! Давеча Головинцеву встретил. Иду, понимаешь, задумался, что-то на стихи потянуло. Слышу, вроде кто кличет меня. Поднял очи — ба! Алена. Ну тары-бары, слово за слово, обо всем и ни о чем. Только вижу — мнется, что-то хочет сказать и стесняется. Я, конечно, сразу допер, в чем дело, и так это издалека о тебе речь завожу.
— Покороче можешь?
— Могу. Приглашала на танцы. Я ей говорю — какие танцы? У него к ним фамильное отвращение.
Вечером на танцевальную площадку густо повалила молодежь. Степан нашел Алену в соседстве все того же Сеньки Бекетова. Тот опять зло сощурил глаза. А Степану хоть бы что — щурь их сколько влезет, можешь хоть на бровях ходить.
Танцевать они сегодня и не пытались. Алена безропотно подчинилась Степану, непривычно чувствуя, что это ей даже нравится. Степан просунул свою ручищу под теплый и нежный ее локоток и повел девушку по аллее. Свернул на тропку, которая продиралась сквозь заросли акации. Вышли на берег спящего пруда. Степан обнял Алену за плечи, тихонечко, боясь обидеть ненароком, притянул к себе. Она не оттолкнула его, а только спросила:
— У вас с Бекетом было что-то?
Степан подивился — откуда знает? Неужели Семен трепанулся? Нет, это ему не выгодно. Может, Гошка?
— Что молчишь?
— Всякое было, — наконец отозвался он. — Но откуда ты-то знаешь?
— Догадалась.
— Ревнует, — улыбнулся Степан.
— Да какой он кавалер? — отмахнулась Алена. — Малахольный приставала, его девчонки всерьез не принимают. Балабол.
Мелентьев к Семену никаких чувств не питал — ни дружеских, ни враждебных. Вполне мог прожить без Сеньки и, пожалуй, было бы лучше, если бы их дороги не пересекались. Но это от них не зависело.
Семен фрезеровал в инструментальном цехе, Степан токарил в механическом. Цехи прижимались друг к другу боками. Семен частенько забегал в механический, кореши у него тут водились. А потом зачастил и по другой причине — приметил нормировщицу, толстушку Нинку Ахмину и принялся ее обхаживать. Она поначалу таяла от его внимания: Сенька парень видный, одна шевелюра чего стоит — русая и завитая, как у молоденького барашка.
Однажды, кончив смену, Степан убрал стружку, обтер станок, сдал детали. Блаженное состояние охватило его — норму одолел, контролер к деталям не придрался, в теле приятная усталость, а впереди целый свободный вечер. Не жизнь, а красотища!
Возле широких входных дверей, и справа и слева, имелись глухие закутки, куда прятали лопаты, метлы и всякую мелочь, чтобы не мешалась под ногами. Степан уже подходил к двери, когда услышал в правом закутке возню и слабый женский вскрик, а затем звук пощечины.
Творилось неладное: Бекетов припер Нинку Ахмину к стене.
— Сеня, друг, убирайся-ка ты отседова поскорее! Слышь?
Разгоряченный Бекетов даже не оглянулся. Тогда Степан схватил его за шиворот, оторвал от Ахминой и пустил винтом к воротам. Сенька летел, кувыркаясь, как акробат, и приземлился у самой калитки. Вскочил разъяренный, схватил подвернувшуюся под руку железяку и двинулся на Мелентьева на полусогнутых, широко расставленных ногах, медленно, упрямо, зло. Степан спокойно ждал, что будет дальше. Нинка убежала. Спокойствие Мелентьева охладило пыл Семена. Он бросил железяку в угол, вытер кулаком под носом, пообещал:
— Тебе это ишшо зачтется, — и выскочил из цеха.
Степан уж и забыл эту историю, но Бекетов напомнил о ней сам. Как-то возвращались Мелентьев с Гошкой из кино и неожиданно дорогу им перекрыла ватажка нижнезаводских парней, которыми верховодил Сенька. Из Верхнего-то ребята стенкой на Мелентьева не пойдут.
— Сеня, добром прошу, очисти тропку.
— Поговорить бы.
— Интереса нет.
— У тебя нет, а у нас есть. Верно, братва?
Вперед выступил Гошка:
— Сень, у тебя тут шурупит? — покрутил рукой у виска.
— Ты, шавка, не мельтеши!
— Гоша, погоди, не горячись, — сказал Степан. — Ну, что, поиграть хотите? Давайте, поиграем!
Гошка и глазом не успел моргнуть, как ватага разлетелась в разные стороны. Кому пинка досталось, кому оплеуха выпала на долю. А Сеньку Степан приподнял над землей, потряс и спросил:
— Понял, гужеед?
Сенькина ватага позорно разбежалась, и сам он сник. Мелентьев швырнул Семена в кювет. Тот поднялся, отряхнулся и сказал:
— С тобой только связываться.
— Во, золотые слова, Сеня. Лучше не связывайся.
Гошка с восхищением смотрел на друга: ну, Степан, дает прикурить. Прямо купец Калашников.
— Чего рот разинул? — улыбнулся Степан. — Ворона залетит.
— Ну ты и силен!
Степан рассказал эту историю Алене, конечно, без красочных подробностей, но Алена и сама представила себе, как это было, и теснее прижалась к нему. А Степан таял от блаженства. Вознамерился было поцеловать ее, но Алена решительно отодвинулась и погрозила пальчиком:
— Ойе, ойе! Не будем забегать вперед, Степан!
С тех пор и закрутилась-завихрилась у них непробудная любовь. Дня не могли прожить друг без друга.
Головинцевы жили вчетвером. Мать, Мария Ивановна, мучилась желудком, но врачей не признавала, боялась их. Травами пользовалась. Старшая Аленкина сестра Фрося была парикмахером, единственным на весь Верхний завод. Мужики подстригались у нее охотно. И красива, и умна. Но странно — жених что-то долго не объявлялся. Повяжется какой-нибудь, вот-вот руки попросит и вдруг нос в сторону, ручкой помашет и поминай как звали. Один парень как-то сказал о ней: «Ничего не скажу, девка хороша, хоть картину малюй. Но ведьма!»
А младшая Люська бегала в пятый класс. Степан ей пришелся по душе. Когда впервые появился у Головинцевых, от смущения неловко двинул табуретку и та дважды перевернулась. Тронул посудный шкаф плечом и тот чуть не грохнулся на пол. Вот было бы звону и урону! У Фроськи даже губы побелели. А Люська рот разинула — это да! Это дядя!
Познакомил и Степан Алену с матерью. Авдотья Матвеевна приняла девушку уважительно, напоила чаем с земляничным вареньем. После, когда Степан проводил гостью домой, Авдотья Матвеевна призналась:
— Девка, видать, подходящая. Чья же это?
Степан на радостях подхватил мать и закружил по избе.
— Ладно-ладно, ишь телячьи нежности, — с притворной строгостью сказала Авдотья Матвеевна. А когда сын бережно усадил ее на табуретку, со вздохом добавила:
— Устала я, Степа. И шибко охота понянчиться со внуками.
— У Анатолия их двое, нянчись.
— И-и! Че о них баять, — махнула рукой Авдотья Матвеевна. — Мотьку гордыня заела, вроде ей и водиться со мной зазорно. Чем я ее прогневила, прости господи. Ребятенков ко мне не пускает, к родной-то бабушке. Анатолька безответный какой-то, овечка безрогая и всего-то. Со мной когда говорит, глаза прячет, виноватость свою понимает, что ли? Ну да бог с ними. Лишь бы промежду собой жили хорошо и то ладно. Веди молодую хозяйку и всего делов.
В начале этого лета Алена спросила:
— Степ, ты когда-нибудь залезал на Сугомак-гору?
Степан даже подивился — иначе какой же он парень? Засмеяли бы: гляди, в горы боится ходить!