— Надо ехать, мужики! — услышал Роман Яковлевич. — Не забывайте, что по нашей работе судят в Коми о характере южноуральцев. Роман Яковлевич, назначаю тебя комиссаром сводной колонны. Будешь объяснять водителям, прямо скажем, интернациональный долг! И весь командный состав сразу после митинга должен быть с людьми… Иван Лукич, раздай все запчасти, всё, что кому надо. Распорядись, чтобы чурки и скобы прибрали. Они нам скоро пригодятся, — Бердников обретал деловую злость и уже смотрел зорко, пристукивая ладонью по столу, ответственность и сложность работы всегда вдохновляли его. — Борис Иванович, собирай людей на митинг!..
Аблов выходил последним. Он приотстал, глядя на схему буровицких участков, приколотую к синим плотным обоям. Спрямленные линии зимников тянулись от Печоры во все стороны света. И все эти маршруты каждый из водителей прошел многожды. Роман Яковлевич смотрел на схему и будто видел густой морозный туман, накрывший тундровые низины, слышал, как тонко позванивает наст под колесами. В рейсы водители уходили парами, четверками, бригадами не только потому, что одиночкам бывать на зимнике запрещали правила техники безопасности, — просто этого требовал здравый смысл. Что делать одному, если откажет двигатель или автомобиль оступится с наста? Артель даже в буран не пропадет, откопается, пробьется к буровой, к дежурному балку на трассе, где есть тепло и чай. Роман Яковлевич осторожно снял схему, сложил и опустил в карман пиджака — на память.
Всякое дело, если случилось за него взяться, следует доводить до самого конца. Поэтому надо ехать. Нельзя оставлять на складах тысячу тонн груза, если знаешь, что этот груз должен быть на буровой. Это же очевидно.
Близко к полуночи Роман Яковлевич и Хотенов обходили стоянку. Мерцали крупные и редкие звезды. Наружные светильники были обведены радужными кругами. Сонно «молотили» двигатели ЗИЛов. В кабинах ночевали водители, которым в эту ночь не нашлось места в общежитии геологов.
— Народ привычный, — успокаивал себя Аблов, — на зимниках сколько ночей в кабинах провели. Совсем другое на стоянке: тут надо смотреть, чтобы боковые стекла оставались приспущенными — угореть несложно.
— Дежурные знают, — отвечал Хотенов, — присмотрят, последят. Предупреждены… А ты помнишь, Роман Яковлевич, как в декабре таскали волоком машины. Снимали с платформ и цепляли за трактор. Мороз был дай бог! Масло застывало. Не представляли, как до весны дожить.
— На стоянке, Борис Иванович, все-таки терпимо. В январе, помню, шли на Мишвань. До весны — вечность. Зимник только пробили, километров семьдесят по топям. В колеях вода — машины наст продавливали, а мороз!.. Забуксует ЗИЛ, встанет. Заведут буксир, а тросы, что нитки, рвутся.
Приглушенный рокот двигателей как бы отделял стоянку от притихшей улицы Площадки геологов. Ближний свет автомобильных фар падал на поперечину шлагбаума. Одинаково рослые, широкоплечие водители в одинаковых спецовочных куртках — Николай Сухорев и Николай Шамыгин, ждали разрешения поставить ЗИЛы на стоянку.
— Ну вот, — проворчал Роман Яковлевич, — где пропадали?
— Ты бы о здоровье спросил, фельдшер, — добродушно заговорил Николай Шамыгин. — Мы с Николаем еще не завтракали и не ужинали.
— Хотите есть — значит, здоровеньки. Столовка работает круглые сутки, товарищ Шамыгин. А почему отстали?
— Шли с грузом, сдавали груз, — пояснил Николай Сухорев.
— Завтра колонна идет в рейс, — напомнил Хотенов, — за Кожву. Трудный рейс.
— Ну и что, — Шамыгин переглянулся с напарником, — и мы пойдем. Машины целы, здоровье есть. Верно, фельдшер?
Журчала талая вода. Тонко и нудно свистел пар, пробиваясь под заглушку. Аблов и Хотенов потолковали с дежурными, вышли к конторе склада запасных частей.