Выбрать главу
Где откровенен в тяжести металл, немая боль моя не стала глуше… А я-то, брат, наивно полагал — к железу встану, успокою душу. Мол, отцвела беда — и с глаз долой. Стена прочна, и пламя непорочно… Но отчего же на душе непрочно, и зреет горький плод над головой? Ошибки бесконечные мои… Повинны вы в прозрении целебном: я знаю, как железо пахнет хлебом и почему безжалостны ручьи к сугробам рыхлым…                                   Ко всему ревную покой, достаток, искренних друзей… В реке не стало золотых язей — к верховьям подались, в свою родную живую заводь…                          Высохла она. А я сегодня отправляюсь в детство… Сверши-ка, память, колдовское действо и прорасти, как солод, семена моих воспоминаний, где ошибки всего лишь были шишками на лбу. Благослови на светлую судьбу, за женщин грустных наказуй не шибко. Беда — бедою,                          а добро — добром… Но все же есть великая основа: коль за молчанье платишь серебром, то самым чистым золотом — за слово.

Андрей Расторгуев

СТИХОТВОРЕНИЕ

Я, не раздумывая, жгу черновики, Они сгорают медленно и тихо. Как пыль дорог, ложится на ботинки Огарок недописанной строки. Из желтых листьев лета не сложить, Из пепла не создать стихотворений. Осенний город в пелене сомнений Глаза неярких фонарей смежил… А проблеск недописанной строки В осеннем дыме возникает снова. Но горький запах вновь приносит слово, Из-за которого я жгу черновики. И строки растворяются в огне, Неяркое тепло совсем остыло. Сгорает на бумаге слово «было», А слово «будет» греется во мне.

СТИХИ И ПРОЗА

Иван Уханов

ЭТИ РЕДКИЕ СВИДАНИЯ

Рассказ

I

Евдокия Никитична занемогла еще утром, но, разгоняя хворь, суетилась во дворе: накормила кур, спустилась в погребок и вымыла там деревянную бочку для соления капусты, подмела дворик… Но ей не легчало, все тело сотрясалось мелкой дрожью, будто Евдокия Никитична взвалила на себя тяжелый груз и несла его из последних сил. Часто и трудно, как-то умоляюще стучало сердце, словно охало от сверхмочной нагрузки.

Евдокия Никитична не сдавалась, по опыту знала: дай волю хвори, уморит. Стоит лечь, станет еще хуже.

…После обеда она подогрела воду в кастрюле, чтобы постирать бельишко, а когда стала снимать посудину с плиты, поднатужилась, в теле ее вдруг оборвалось что-то, левый висок будто прожгла молния. Евдокия Никитична сползла по стене и села прямо в разлитую на полу лужицу теплой воды.

«Что это со мной, господи?» — удивленно-испуганно подумала она и попробовала встать, но тело не послушалось.

Алексей Дюгаев, средний сын Евдокии Никитичны, подъехал к дому матери на служебной «Волге» и, увидев во дворе белую машину медицинской помощи, отпустил шофера: езжай, дескать, не скоро я тут, видно, освобожусь.

Он вошел в дом, где было многолюдно, но тихо, и эта тишина при такой толкучке сразу как-то сковала его движения и голос. Мать лежала на диване. Над нею застывше склонились, спинами к двери, два человека в белых халатах. Из крупной иглы, введенной в вену правой руки Евдокии Никитичны, стекала в стакан темная кровь.

— Здравствуй, Алеша… Вот как я расхудилась… Опять крови во мне чересчур… Два стакана надоили да еще хотят. А ты садись, проходи — с улыбкой, бессильно заговорила Евдокия Никитична, заелозила на подушке, увидев среди детей Алексея.

— Спокойно, бабушка. Кровь у вас взяли, чтобы сосуды спасти. Такое высокое давление не под силу нынешнему сердцу. А у вас, оно, видно, еще той старой закалки… Но разве можно так?.. Видите ли, — обращаясь уже к детям Евдокии Никитичны, с незлым возмущением продолжал молодой усатый врач, — для нее соседка «скорую помощь» вызвала, тут бы ей в постель лечь, а она давай стирать, пудовые кастрюли двигать!

— От работы мне урона не бывает. Если бы не бегала, не копошилась, давно б померла, небось, — с какой-то потухшей гордостью оправдывалась Евдокия Никитична.

— Самой-то чего ж бегать? Дети у вас большие, — сказал врач.