Думаю, что именно в этом не хотел признаваться Омельченко, что именно это тревожило его куда сильнее, чем даже потеря продукции. Но пока он не видит, как «выйти на более высокую орбиту», как технически и организационно осуществить идею единого продовольственного комплекса в системе своего торга, чтобы сделать магазины богаче, а рынок покладистее.
В начале пятилетки для решения Продовольственной программы Челябинский горисполком разработал обширную комплексную программу. Сейчас еще рано говорить о ее плодах. Дело это чрезвычайно непростое и нескорое. Однако не мешает вспомнить, что нечто подобное было неоднократно и ранее. Но ни разу программа не была воплощена в жизнь и наполовину. Причина тут одна: разработав и приняв программу действий, горисполком считал, что он свое дело сделал. Заводы, получив задание на строительство объектов для плодоовощторга, под всяческими предлогами, а порой и без них, от участия в осуществлении намеченных планов отказываются. Руководители торга еще слабо влияют на ускорение хода строительства и механизации необходимых для огородной продукции закромов. Так было и до Омельченко, так происходит нередко и при нем. Как поправить дело, он пока не знает. Вот откуда его фраза: «Не вижу, как выйти на более высокую орбиту». Между тем опыт курганцев дает недвусмысленный ответ на этот вопрос.
Не скажу, что рыночные цены в Кургане на овощи баснословно низкие. Но все же — самые низкие на Урале. А овощные магазины — самые богатые. И тут уж прямая зависимость.
…Когда мы с Омельченко возвращались по домам, ранние морозные сумерки уже окутали Челябинск. Но город и не думал о роздыхе. Он плавил металл, изготовлял трубы, станки, могучие тракторы. И вот так каждый день да целый день, с утра до ночи, а с ночи до утра. Он живет в напряженном рабочем ритме. Его надо кормить. И овощами тоже.
На Урале «сурьезный» климат.
Николай Егоров
ВЕЛИКОЕ НАСЛЕДСТВО
Очерк
Да, кто бы только знал, каких и сколько передумал дум природный пахарь Иосиф Погорелец, каких и сколько он пластов переворочал, пока отважился на самую рискованную штуку по тем зыбучим временам: сорваться всей семьей с насиженного места. Глупую курицу не выгнать хворостиной со двора, где вывелась она из вешнего яичка и сама снесла потом первое яйцо, а чтобы человек решил покинуть хату, в которой прожито им полвека да предки не одни век скоротали, — это неслыханное дело. Но он решил. Решил, как умер, а мертвого не носят от могилы. Что покупали — продал, что роздал так — владейте и не поминайте лихом.
— Далеко ли собрался бечь, Иосиф?
Далеко ли… Куда глаза глядят. Где воли и земли чуток побольше. Побольше ж этого всего, кто говорил — в Сибири, кто — на Урале, кто — на Дальнем Востоке. А то уж вовсе, где Макар телят не пас.
И захлебнулась хата горем и ослепла, и заголосили бабы, и по слезе горючей навернулось в больших карих очах Погорельца, когда почал он с одного удара вгонять но шляпку четвертные гвозди в горбыли на окнах, которые перечеркнули все былое. Вгонять, как в крышку гроба.
— Но! Мертвого не носят от могилы.
Дернулась вожжа, прянула ушами лошаденка, качнулся под крестьянской колымагой дегтярный лагунок с мазилкой.
И за лето добрался запорожец-отчаюга с возом ребятишек из-за Днепра вон аж докуда — до Башкирии какой-то. Добрался, умудряясь попутно добывать на пропитание работой: то сена покосить кому наймется, то жито жать. Остановился у той Башкирии обочь дороги возле малюсенькой, со жменю, деревеньки с очень уж русским для башкир названием — Вязовка, в которой, как оказалось, сплошь русские ж и жили — не один Иосиф Погорелец мыкался по свету в поисках земли и воли, обещанных Столыпиным народу. Ненадолго и остановился: телегу смазать. Опнулся, как тут говорили. Смазал телегу, заменил оглоблю, перетянул худое колесо, помог старожилам с уборкой хлеба, встав на постой в пустую хату, перезимовал и по весне пустил в увалистую землю корни, приросши к той земле до скончания дней своих. Концу дням его, вязовцам казалось, никогда не наступить, на веки вечные, казалось, сооружен специально для работы на пашне этот могутный мужик, но бесследно ничто не проходит, и даром пути не даются — надломился Иосиф, впрягаясь в поклажу, чтобы давать передышку жеребой кобылке, на приплод от которой и теплилась у хозяина вся надежа. Надломился и рухнул сразу, не поскрипев нисколько: такие не скрипят. Рухнул — только земля состонала.