Поурчав запущенным мотором, Мерцалов с места бросил свой У-2 вразбег и на взлет. На бреющем полете самолетик быстро скрылся из виду.
С докладом о выполнении задания Макаров явился на КП, когда Лунев знакомил Вороненко и Овсия с содержанием своего разговора с командующим. Лунев выслушал Макарова, поинтересовался некоторыми деталями полета и, наконец, спросил: кого он из своей эскадрильи может рекомендовать в разведку для штаба армии, повторил требования командующего. Думали и говорили недолго. Выбор пал на экипаж командира звена Когтева, не раз уже бывавшего в тылу противника.
Итак, экипаж в составе его командира Когтева, штурмана Заблоцкого и стрелка-радиста Бравкова становился разведчиком. В каждом полете экипажу предстояло рассчитывать только на себя. В таких случаях все удваивалось в своем значении: и внимание, и воля, и выдержка. Но благополучие полета, в конце концов, могло зависеть от многих других факторов.
Самолет осмотрен, подготовлен, напутственный разговор командира полка с экипажем состоялся.
— Вот так, друзья-помощнички. Теперь дело за нами, — проговорил Когтев, когда они вышли из землянки КП.
— Уточняю, товарищ командир, — всех вместе и каждого в отдельности, — первым отозвался Бравков.
— Правильно! — согласился Когтев. — А что штурман наш скажет?
— Будем надеяться… — неопределенно начал Заблоцкий.
— Сказал утопающий и пошел ко дну, — гыгыкнул Бравков, перебивая его.
— Ты будешь когда-нибудь серьезным человеком, Бравков? — не принял шутки Заблоцкий.
— Какая может быть серьезность, Миша, когда брюхо шамовки требует, а там уже ужин готов и кружечка холодненького дожидается. Нет, до ужина серьезнеть я не согласен.
Время действительно подходило к ужину, и они свернули к столовой.
Разговор между командиром и штурманом не клеился. Вроде обидевшись на что-то, штурман угрюмо отмалчивался, как ни старался Когтев разговорить его. Когда смолк и сам Когтев, Бравков вдруг нараспев заговорил:
— Последний нынешний денечек летали с вами мы в строю, а завтра рано чуть светочек пойдем в разведочку свою.
Откуда было знать Бравкову, что этим он вторгся в тайные размышления Заблоцкого о том, как легко и просто было летать в строю и как сложно будет все делать и за все отвечать самому. Угнетала его мысль и о том, что одному самолету вдали от линии фронта не выдержать единоборства с истребителями.
— Угомонись, Бравков, — проворчал Когтев.
Бравков сорвался с места и побежал к предлесной полосе разнотравья, усеянной цветами.
— В чем дело, Михаил? Что за настроение? — спросил Когтев Заблоцкого. — Ты вот что. Если не готов или не уверен в себе, скажи, я попрошу комэска заменить тебя.
— Как то есть заменить? Ты что, командир? У меня и в мыслях не было…
— Но с таким настроением нельзя идти в разведку.
— Все будет в порядке, командир.
В полупустой столовой стояла тишина. Ужин еще не подавали. Опередивший командира и штурмана Бравков с букетом цветов за спиной демонстративно оттирал от официантки Сопи техника из первой эскадрильи.
— Андрюха, никаких шуры-муры! А ты, Сонечка? Я кто или никто?
— Кто, кто, Ванечка, — мило улыбаясь, быстро проговорила Соня.
— Слышали, сударь? А теперь займите место согласно вашему званию. Вам подадут, — тоном хозяина распорядился Бравков. Отдавая в руки Сони цветы, он запел:
— Спасибо, Ваня, — пролепетала Соня, зарываясь зардевшимся лицом в цветы.
— Не стоит благодарностей, крошка. Моя оранжерея всегда к вашим услугам. Прикажите — и у вас будет ковер из душистых цветов, — рассыпался Бравков в надежде на успех своей затеи. Затем он взял Соню под локоток, отвел в сторону, что-то объясняя ей. Соня пожимала плечами, кивала головой и, наконец, улыбнувшись, убежала на кухню.
Бравков подошел к столу, за которым сидели Когтев и Заблоцкий.
— Вы не будете возражать, синьоры, если в этот знаменательный, я бы сказал, исторический для нас день мы отужинаем за одним столом? Кстати, заказ уже сделан.
— Садись, садись, не балабонь, — Заблоцкий подвинул Бравкову стул.
Подошла Соня, переставила с подноса на стол ужин и три кружки вина.
— Если меня станут гнать отсюда, заступись, командир. Разведчики должны сидеть за одним столом, а не где попало. Ну и в крайнем случае скажи, что я — «ШП», — тихонько произнес Бравков последние слова.