— Чего, чего? — спросил Заблоцкий.
— «ШП», говорю, — тихо повторил Бравков. — Теперь уж я могу сказать вам. А то завтра убьют, вы так и не будете знать, кто был ваш Иван.
— Ну и что же твое «ШП» означает? — опять спросил Заблоцкий.
— Тише ты, — с опаской огляделся Бравков вокруг и замолчал.
— Ну? — не унимался Заблоцкий, обуреваемый любопытством.
— Что ну? — спросил Бравков, будто и не было никакого разговора.
— Говоришь, что можно сказать нам, а сам молчишь. Про «ШП».
— Сказать-то сказал, Миша, а все-таки оно… понимаешь?.. А, ладно! — решил Бравков. Он склонился над столом и поманил пальцем к себе Заблоцкого.
Тот пригнулся к нему. Бравков приставил руку ребром к губам, приглушенным голосом проговорил:
— «ШП» — это значит «швой парень».
Сконфуженный Заблоцкий неодобрительно посматривал на трясущегося от смеха Когтева.
— Стоп, Миша, подожди, — опередил Бравков Заблоцкого, готового приложиться к кружке. — Давайте, братцы, за нашу удачу в разведке и в память тех, кого уже нет с нами!
Утром, как и ожидалось, экипаж получил задание вылететь на разведку мест сосредоточения вражеских войск, направлявшихся к фронту.
Перед вылетом Лунев и Вороненко еще раз напомнили задачу разведки. Следовало установить все, что касалось войск противника, сфотографировать их и отбомбиться по наиболее важному в своем значении объекту. Летали не менее трех раз в день, и стрелок-радист Бравков продолжал изучать тактику вражеских летчиков-истребителей. Он заметил: сколько бы фашистских самолетов не было на один наш бомбардировщик, они всегда нападали по одному — один за другим — и только с хвоста. Бравков знал, что на счету у каждого из гитлеровских асов немало сбитых самолетов разных стран Западной Европы. Чего только не было намалевано на бортах фашистских истребителей: тузы, дамы и короли игральных карт, огнедышащие драконы, львы, тигры и другие представители зверья. Все эти атрибуты должны были внушать противнику страх, однако баловни легких побед скоро убедились, что бои на Западе не могли идти ни в какое сравнение с боями на Восточном фронте. Отвага и самоотверженность советских летчиков поубавили спеси у гитлеровских воздушных пиратов, несмотря на численное превосходство их авиации.
В одном из вылетов на разведку железнодорожной станции в тылу врага самолет Когтева попал под сильный зенитный обстрел. Высота была четыре тысячи двести метров, но немцы удачно нащупали ее и были близки к попаданию. Один снаряд разорвался в опасной близости под самолетом, встряхнув его взрывной волной. В момент взрыва Бравков почувствовал сильный толчок в правую пятку, но не придал этому значения. А когда ощутил какую-то странную неустойчивость каблука, посмотрел, подняв правую ступню на левое колено, и увидел застрявший в каблуке осколок с рваными заостренными гранями.
— Вот гады! Так ведь и человека поранить можно, — проворчал Бравков.
— Что там у тебя, Иван? — спросил Когтев, услышав бормотание стрелка-радиста.
— Фрицы сапоги уродуют и фюзеляж вон продырявили.
При осмотре самолета на земле насчитали больше сотни пробоин. Особенно много было их в задней части фюзеляжа. Кто-то досужий вытащил из кабины Бравкова парашют и принес на обозрение любопытным, собравшимся у самолета. В парашюте оказалось двадцать дырок с застрявшими в них осколками.
— Это что же, братцы, получается? — запричитал Бравков, указывая на парашют. — Выходит, если бы не парашют, то мой зад превратился бы в решето.
Пришел Лунев. Посмотрел, подивился вместе со всеми необычному случаю и приказал приступить к ремонту самолета.
В боевой жизни экипажа Когтева не было дня без происшествий в воздухе, нередко грозивших трагическим исходом. Отбивались, уходили, прятались в облаках, если они были поблизости. Наиболее каверзными, опасными были вылеты на разведку аэродромов, тем более истребительных. К аэродрому подходили на высоте пяти-шести тысяч метров. Если истребителей в воздухе не было, то разведчик успевал спокойно сделать свое дело и вовремя уйти. На тот случай, что истребители все же могут подняться, уходили от аэродрома с принижением, развивая скорость, почти равную скорости «мессеров». Бывало и так, что к приходу разведчика истребители находились в воздухе. Времени хватало только на бомбежку. А потом начиналась сумасшедшая гонка, продолжительность которой определялась запасом горючего у истребителей.
Однажды, возвращаясь из разведки, Когтев увидел впереди немецкого корректировщика, летевшего тем же курсом.