Николай как-то ясно понял сейчас, что даже дни в межрайонной больнице перенес легко потому, что постоянно и безотчетно чувствовал себя в безопасности. Там пеклись о его здоровье, о нормальном самочувствии и крепком сне. А тут, в триста восьмом «кубрике», двери которого не закрывались, как и на дороге сегодня, Николай оказался один против чужих порядков.
«Не надо было разиню в хозмаге продавать», — подумал он запоздало, а, представив себе, что мог бы в этот час сидеть в собственном доме рядом с сынишкой и женой, по которым, что ни говори, а соскучился, вздохнул расстроенно и обреченно.
В комнату заглянул Наумов.
— Секунду! — крикнул от двери. — Учитывая твое положение, ставлю чайник.
Ничем он, наверное, от большинства здешних обитателей не отличался уже. Николай мог припомнить, как и сам становился ребячливым во время ночлега на совхозной квартире в райцентре или в другой какой кратковременной отлучке, а Наумов тут жил уже восемь месяцев.
«Несерьезно, — подумалось, — никуда он меня не отвезет нынче». Поэтому правильнее всего было настраивать себя на ночевку в этом «кубрике».
«Да так и лучше, — рассудил Николай. — Чем канитель среди ночи разводить, лучше утром объявиться».
Дважды за вечер Наумов честно пытался организовать обещанное — отвезти Николая домой, — но дело не выгорело.
— Ну что, на своей колымаге тебя прокатить? — спросил невесело.
— Ладно, успокойся, — как можно беззаботней улыбнулся Николай. — Успею еще домой.
И больше они к этому не возвращались. Николай рассказал вкратце свою жизнь и чуть подробнее больничную историю, и они сели ужинать, не поджидая больше соседа Валерку.
— Значит, столуется в ином месте, — заключил Наумов. — Жизнь, как видишь, не постоянная, но веселая и разнообразная. Люблю такую!
Для себя он припас бутылку «старки», а Николая угощал жидким чаем, в котором тот размачивал магазинные сухари.
Побудку Наумов сыграл часов в шесть. Был он хмур, помят и разговаривал неохотно.
— Одевайся, да к Евгении зайдем, чай должна приготовить.
Николай чувствовал себя не лучше. Во сне тело его успело только расслабиться, но не отдохнуло.
В комнате дежурной они молча выпили по стакану чая с конфетками и пошли к автобусу. Солнце по этому летнему времени еще только вставало где-то, и между домами держалась прохладная голубоватая тень. Громыхнула где-то крышка мусорного ящика, и Николай оглянулся. Во всех трех этажах общежития окна были раскрыты настежь.
— Сгорим к черту этим летом, — буркнул Наумов.
— Да-а, — отозвался Николай и подкашлянул.
На автостанции, где уже было людно и стояли чистенькие автобусы, Наумов оставил его в салоне, а сам сходил за билетом к знакомой кассирше. Обернулся быстро.
— Ну, давай, кореш! — оживился на прощание. — Если не уволюсь из этой конторы, то осенью буду через вашу Богдановку ездить. Привет передай, кто еще помнит меня по каблухе. Давай, мне вахту пора собирать…
Оставшись один, Николай поискал глазами свой автобус и передвинулся к нему поближе. Через динамик стали объявлять отправления. Николай заволновался, подумав, что сейчас встретится с кем-нибудь из своих. Может быть, его уже заметили издалека, и он, чувствуя себя несвободно, невидяще смотрел по сторонам.
И вдруг совсем рядом появился его натуральный сосед, завсвинофермой Тимка Урюпин. Под ноги себе он свалил со спины тяжелый мешок, потрепал на груди промокшую рубаху.
Но сошлись они только на посадке, поздоровавшись за руку, сели рядом. В автобусе объявились еще две богдановские тетки и кузнец Егор Забелин. Николая, конечно, тут же обложили вопросами.
— Резали-то — страшно небось? — спрашивали тетки.
— Противно было кишку глотать, такую с фонариком. А резали… я же спал, — объяснял Николай.
— Мог не проснуться.
— Мог, наверное…
— Работать разрешили?
— Да пока отдохну, а потом, говорят, на легкие работы.
— Кто?
— Ну врачи говорят.
Попутчики на минуту примолкли.
— Да-а, — протянул Егор Забелин, — тогда считай, что влип. Врачи — тут, а в Богдановке — Подтелков.
— Называется, вылечили человека…