Он весь дрожал мелко, когда открылась входная дверь.
— Можно? — спросил кто-то преувеличенно бодро.
Катерина посторонилась, и Николай увидел Михаила Наумова.
— Смены меняются, — объяснил, усаживаясь на подставленную Катериной табуретку, Наумов. — Езды мне тут двадцать минут, так что часок на визит выкроил.
Николай поднялся на локте и, улыбаясь, смотрел на приятеля.
— А тебя, видно, крепко прижало, — сказал Наумов.
— Это только что, а вообще я бегом. Все нормально.
— Так уж и все! Работаешь?
— Вот это нет пока. Буду на колесный трактор проситься.
— Куда тебе! Гусей тебе пасти, — Наумов засмеялся и окинул взглядом кухню. — Вот, значит, где обитаешь. Покой, тишина, в печке щи варятся…
— Утром еще сварились, — улыбнулся Николай, — и не в печке, а на газовой плите… Ты сам-то как? Все в общаге обитаешь?
— Да теперь, считай, последнюю неделю.
— Что, опять с попутным ветром?
— Хуже, — Наумов даже вздохнул. — Женюсь. Помнишь администраторшу? Ну, вот…
Наскоро переодевшись в горнице, Катерина прошла мимо них в сени.
— Вот с таким пузом уже, — показал Наумов.
— А ты в первый раз, случайно, не так же женился? — спросил Николай, как самому показалось, смело и дерзко.
— Угадал, — усмехнулся Наумов. — Но от этой, похоже, не сбежишь. Да и нет особой охоты. По вот такому дому соскучился, — он повел рукой, — хотя сидит еще какой-то микроб…
— Вита-вита? — припомнил Николай.
— Как? А-а, «виа эст вита»… Оно и так, и так правильно.
— Не понял…
— Ну и для меня, и вообще. На моей дороге петель больше, а ехать, что тебе, что мне — от и до. Это, правда, я не так давно понял. Мог бы легче прожить.
Наумов говорил как-то затруднительно, словно что-то подпирало его изнутри, и Николай захотел помочь ему.
— Как я? — спросил он.
— Да хотя бы…
Николай сел на койке, откинувшись к стене. Ему стало совсем легко, но двигался он осторожно.
— Прижало крепко? — с сочувствием вроде спросил Наумов.
Николай отмахнулся.
— А жена у тебя ничего.
— Да? — Николай усмехнулся: само собой как-то вышло.
— Я же тут давно езжу, видел ее возле столовой. Работает там?
— Сейчас на ферме, — нехотя ответил Николай.
— Ну ясно, жизнь диктует… Слушай, а тут же, в Богдановке, Микешин должен быть… Петька или Пашка?
— Пашка, — подтвердил Николай, — он сейчас со своим звеном комбайны на зиму ставит.
— Собраться, что ли, как-нибудь… Все, вроде, в голове перемешалось, а вот училище помню.
— А я как-то так, — пожал плечами Николай.
— Ну это я в состоянии уразуметь, — согласно кивнул Наумов. — Для вас это была временная отлучка из дома, а у меня с училища, как ты говоришь, вита-вита начиналась. Гражданином мира себя почувствовал. Потом морфлот… Вообще-то жалеть не о чем. Слушай, — решился на что-то Наумов, — а вообще ты себя как чувствуешь, уверенно, надежно?
— В смысле чего?
— В смысле жизни.
Николай мог бы тут же ответить, что нормально, мол, живу, но как-то чересчур внимательно смотрел на него Наумов.
— Да как сказать, — потянул он.
— Говори, как знаешь, — быстро сказал Наумов. — Закурить можно?
Николай махнул рукой: валяй.
— Черт его знает, Мишк, — заговорил. — Вроде нормально жил. Знал, что нынче делать, знал, что завтра. Сын вот родился…
— Ну, это ясно. Я тебе то же самое могу рассказать. Но ведь надо, чтобы и тут вот, — Наумов стукнул себя в грудь, — какая-то жизнь была. Чтоб грела, понимаешь…
— Это понятно, — кивнул Николай.
— Хм, понятно! — Наумов разгорелся. — Понятно только, что там должно что-то быть. А вот живой человек, работает, двигается, а внутри у него все засыпает. Душа, как говорится, устала и засыпает. А потом тихо, во сне — чик — и умерла. А ты живешь, двигаешься, потом хвать — пусто! А еще здоров как бык. Еще много делов натворишь, животное дело — не хитрое. А как хватишься, так все из рук и повалится. На людях еще жив, а в одиночку — полкило водки и спать…
Николай усмехнулся.
— Ты чего? — быстро спросил Наумов.
— Правильно ты говоришь, — смущенно сказал Николай, хотя усмехался всего-навсего этому «полкило водки».
— Не в этом дело, — вздохнул Наумов. — Башкой понимаешь, что цель какая-то в жизни нужна. Начинаешь ее выбирать, чтоб заманивала. Все, нашел вроде. Живешь день, другой, а живешь как и до этого жил: работал, спал-ел, — и начинаешь на досуге о цели этой своей думать, на косточки ее разбирать, обсасывать. Все, высосал. Теперь бы сложить, а она рассыпается. Понимаешь? Ты к ней ни на шаг не приблизился, а ее уже нет! Что делать?