— Полкило водки — и спать, — подсказал Николай.
Наумов вздохнул, поджег потухшую сигарету.
— Потом решил, все оттого, что дом бросил, родителей и все такое, короче говоря, оторвался. Об этом же много сейчас говорят. Поехал домой, привыкать мне что ли ездить. Пожил у двоюродной сестры, на кладбище сходил, стал приглядываться к землякам. А через неделю уехал: скучно, тоскливо… Может быть, дальше — больше прижился бы, но так и в любом другом месте можно. А дома, главное, ждешь чего-то такого, а ничего нет. Поехал к жене, сына, думаю, начну воспитывать…
— Вот это правильно, — быстро вставил Николай, только теперь понявший, что все это Наумов о себе говорит.
— Может, и правильно, — кивнул приятель, — да он уже другого папой зовет. Да и вообще… Ну растил бы я его до восемнадцати лет, скажем, а потом что?
— Помогал бы, — запросто сказал Николай. Наумов усмехнулся.
— Я ему и сейчас помогаю. Так ради этого, что ли, надо жить?
— А разве вообще жить не надо?
— А какая мне от этого польза?
— Но от тебя же есть польза, — Николаю казалось, что говорит он умно и убедительно.
— На одном понятии полезности не проживешь, я думаю, — сказал Наумов. — Я вот о тебе спрашиваю, ты на месте оставался, ничего тебя не дергало…
— Да я уж скоро полгода, как между небом и землей, — развел руками Николай.
— Все равно, это временно. Да и говоришь ты не о жизни, а про работу, так?
— Ну так, — не совсем понимая, подтвердил Николай. — Но мне же все равно не по себе…
— Временно, временно — это же ясно. Мало ли отчего не спишь по ночам, но ведь ты живешь дальше и желание жить не пропадает, так?
— Да вообще-то, — соглашаясь, проговорил Николай.
— А почему не пропадает? Значит, есть ясная цель, которую ни болезнь, ни безработица не заслонили?
— Ну ясная, не ясная, — Николай задумался. — Сына надо растить, работать…
— Об этом мы уже договорились, — перебил Наумов. — Это так…
— Почему «так»? А что же еще?
— Должно быть что-то главное, важное, когда все меняется, все можно изменить, а это всегда одно и то же. Основа.
Разговор их выстраивался постепенно, забирал обоих все больше, но все же оставалось у Николая какое-то недоверие к словам приятеля, словно затеял он разговор ради разговора, по смотрел он серьезно и чего-то ждал.
— Короче так, — попробовал Николай собраться с мыслями и высказаться до конца, — семья и работа, дело, — он это с нажимом проговорил, — это самая основа и есть. Крепкий тыл. Если он, действительно, крепкий, можно без оглядки вперед двигаться.
— А куда? Цель-то какая?
— Цель одна, — Николай запнулся. — Цель такая: жить лучше.
Наумов усмехнулся.
— Лучше, — это, значит, спать на деревянной кровати, есть каждый день мясо, кататься на автомашине и смотреть всем семейством цветной телевизор…
— И работать спокойно, — серьезно добавил Николай.
Наумов хотел было возразить, но, затянувшись раз-другой сигаретой, замолчал и стал думать.
— Так вот я считаю, — уверенно проговорил Николай, и понятия не имевший, откуда что взялось у него.
Наумов кивнул.
— Не буду спорить, — проговорил медленно, — наверное, живи я по-твоему, эти слова моими были бы. Я их понимаю, слышу, но для меня они такие… бездушные, — он прямо взглянул на Николая. — А слова ко мне как-то не прививаются. Зарубку, след оставляют и отпадают, — он примолк.
— У меня, пока отсиживался, тоже блажь была, — доверительно сказал Николай. — Ну не блажь, а так… тоже задумывался. А теперь вот прошло. Работы нет — и смысла нет.
— Ничего, — сказал Наумов, — ты еще выздоравливаешь. Хуже, когда все вроде можешь иметь, а ничего не хочется… Окурок-то куда?
— Брось к печке.
— До своих похождений как я жил? Отец больной с войны, привередливый, мать еле ноги таскает, тоже: и войну пережила, и меня еще поздно родила, болезни привязались. Все было расписано: кому сколько съесть, что сделать в первую очередь, что во вторую… Не силы или там энергия, а сама жизнь экономилась. В училище я пошел, когда решили, что пора. Это только случайно с вами, почти одногодками, угодил, потому что развивался слабо.
— Да ты крепкий был, че я забыл, что ли?
— Я же сказал: пошел, когда отец решил, что пора… А в училище все-таки свобода. Выбора по крайней мере втрое больше. Тебе общежитие казармой, чуть ли не тюрьмой казалось, а я недели как пьяный жил. Открылось вдруг: запретов нет. Делай, что хочешь, говори, что вздумается, в столовой добавку хоть десять раз спрашивай.