— Че ж теперь Тимке магарыч будешь ставить? — съязвил он.
— Тимке-то магарыч, — беззаботно откликнулась Катерина, — а тебе завидно небось?
— Из-за чего? — не понял Николай.
Катерина все же немного смутилась.
— Ну тебе-то теперь ни грамма нельзя.
— Хм! Я вот возьму да пропущу на пробу. Компанию звать не надо, сами каждый день собираются.
— А ты привечай их больше. Пошли, что ли?
Когда вышли, Катерина буркнула «счас» и, быстро прошагав через двор, скрылась на овечьей карде, Николай встал к куче смерзшегося навоза.
Задувал ветерок, неся редкую колючую крупку, и до фермы, кособочась, они дошли молча. Молчком и расстались, только разом взглянули на лампочку, мимо которой быстро промелькивали белые мушки. Нужна была зима, снег, а вчера опять моросил дождь, мог он пойти и завтра.
В котельной Николай орудовал не то что привычно, но уже как-то без суеты, точно и равнодушно. Едва только наладилась топка, он поправил в головах старый свой ватный пиджак-полупальто и лег на топчан, сощурившись от света новой сильной лампочки.
Котельную он, можно сказать, уже обжил, натащив сюда своих из дома вещей и приспособив их для разного рода удобств. Не облегчения добивался, поскольку перетрудиться тут было невозможно, ну разве что приоглохнуть от шума — старался поскорее обжиться, раз и навсегда забыть долгую бездельную маету. Теперь, на четвертый день, казалось, что получилось, все приладилось.
«А дальше что», — думал Николай, хотя и это уже обдумал за три дня: работать на котле, раз поставили, ждать полного выздоровления, если оно возможно, а там все равно проситься на колесный трактор, чтобы работать тут же, на ферме, или на обработке пропашных.
На котел он теперь взглядывал смело. Вчера даже бросал его без присмотра минут на десять специально. Вышел за дверь, постоял и, бросив взгляд на красно-желтый окоем неплотно прилегающей дверцы топки, пошел к домику, где помещалась и сторожка, и красный уголок фермы. По дороге он еще обернулся, подумав, что истинно дурью мается, но в сторожку все же не вошел. И вернулся в котельную. С первого взгляда ему показалось, что стрелка манометра перешла отметку «два», и он подскочил к крану, пустил пар в емкость с водой, быстро снова взглянул на манометр. Стрелка теперь подрагивала между единицей и двойкой, но, может быть, она там и раньше стояла.
Вспомнив это, Николай усмехнулся, поднял руку и взял у себя за голевой какой-то журнал. Умостив голову, глянул на потрепанные первые страницы и стал нехотя перелистывать, пока не наткнулся на цветную картинку, на красивую, в лиловом платье, купчиху.
«Б. М. Кустодиев. Купчиха», — прочитал он и нисколько не удивился совпадению. Подбородок у этой купчихи был Катеринин. Хорошо им жилось обеим…
Николай листнул журнал дальше, и другая картинка бросилась в глаза. «Красавица», — прочитал он, уперся локтем и сел, чтобы лампочка не била в глаза.
Теперь, на ярком свету, он увидел, что журнал уже захватан чужими руками, но картина словно горячее засветилась из-под грязных пятен.
Это была красавица, действительно. Рыжая, пышная, розовая. Она там собиралась ложиться спать, не успев спять только перстенечек и сережки, когда этот Б. М. Кустодиев и поддел ее на карандаш. «Девка еще», — подумал Николай. Силой отливали ее колени и бедра, прохладно светился живот, и высокая грудь таила, наверное, чистое, глубокое дыхание. И увидел вдруг Николай как бы само здоровье. Картину держали его запачканные узловатые пальцы, сам он силился поглубже заглянуть в эту девичью спаленку, по тут же представил себе, как встрепенулась бы, закрылась, брезгливо и испуганно ойкнула, увидав его, эта красавица. А какое воздушное, алое было у нее одеяло, нарисованное как будто даже с большим старанием, чем все остальное.
Словно очнувшись, Николай быстро взглянул на манометр, потом на дверь и убрал журнал. Посторонний мог бы только одно подумать: сидит и голых баб разглядывает, докатился.