— Снежной белизны, товарищ капитан, аккуратно подшитым чуть повыше воротника, — отчеканил Бравков.
— А у вас какого цвета?
— Малость сероватого, товарищ капитан, — касаясь пальцами подворотничка, как бы на ощупь определяя его цвет, ответил Бравков. — Но кончились портянки.
— Какие портянки? — повел брови вверх Макаров. — Я вас спрашиваю о подворотничке, а не о портянках.
— Так я из запасных портянок, новых, конечно, делал подворотнички, — пояснил старшина.
Скрывая усмешку, командир приподнял пальцем левый рукав гимнастерки, опустил взгляд на часы, приказал:
— Десять минут вам, Бравков, — явитесь в свежем подворотничке, так красочно вами здесь описанном.
— Есть! — весело воспринял приказание Бравков, повернулся и бросился бежать к своему самолету.
— И всем, товарищи, даю пятнадцать минут на приведение себя в порядок. Комбинезоны снять, побриться, почиститься! И имейте в виду на будущее — в комбинезонах в столовую не ходить. Война еще не причина, чтобы перестать следить за своей внешностью. Тем более нам, авиаторам. Через пятнадцать минут быть всем здесь.
Проводив подчиненных, Макаров подошел к штабелю бомб, лежащих позади самолетов, затаренных в круглые решетчатые ящики, сел на один из них, раскрыл планшетку и принялся по ранее внесенным туда записям уточнять все то, что нужно было сделать в предстоящем полете.
Утро было раннее, но аэродром жил своей жизнью. По стоянкам от одной эскадрильи к другой, будоража утреннюю тишину, сновали масло- и бензозаправщики. Техники, механики, мотористы заправляли, осматривали, проверяли машины, готовя их к полету.
День обещал быть, как и все последние дни, жарким, солнечным. Минут через десять примчался Бравков с подшитым, сверкающим белизной подворотничком. Он остановился шагах в трех от командира, с особой щеголеватостью вскинул правую руку, щелкнул задниками сапог и выпалил:
— Товарищ капитан, ваше…
— Хорошо, хорошо, — остановил его Макаров, — вижу, нашелся подворотничок и, кажется, не портяночный.
— Позаимствовал, товарищ капитан, — чему-то улыбнулся Бравков.
— С отдачей позаимствовал? — спросил Макаров, тоже улыбаясь.
— Конечно, товарищ капитан! Постараюсь!
Прошло всего пятнадцать минут. В строю стояли те же люди, по уже аккуратно подтянутые, посвежевшие, помолодевшие. Каждый из них чувствовал это и был доволен собой.
— Товарищи! — начал Макаров, стоя перед строем. — Первый наш вылет сегодня будет на переправу у Редеуцы. То есть на ту переправу, которую вчера разбомбили, а за ночь немцы ее восстановили. Переправу нужно уничтожить первым вылетом. Это поручили нам с вами, и мы это сделаем. Будем бомбить звеном. Да. Не по одному, а звеном. Пусть это вас не смущает. Пикирование звеном, по существу, ничем не отличается от одиночного пикирования, а вероятность попадания, можно считать, будет стопроцентной. В этом мы с вами сегодня можем убедиться. На цель будем заходить с небольшим захватом территории противника с тем, чтобы быстрее выйти из-под обстрела зениток. Разворот от цели на свою территорию будем делать одновременно с выходом из пике. Стрелкам-радистам смотреть за результатами бомбометания. Вопросы есть? Нет. Можете идти все на завтрак.
Наконец настал момент взлета. Взлетели, построились и пошли. Пошли не на запад, к переправе, а почти на север, удаляясь от нее. Затем несколько поворотов влево — и уже боевой путь. И вот оно: мгновенный отрыв ног от пола самолета, ощущение легкости своего тела, его неуправляемости, болтающихся конечностей. А при выходе из пикирования так же мгновенно наваливается перегрузка, придавливает тело к полу или борту и уже не шевельнуть ни рукой, ни ногой. Кончилась и это. Самолеты в горизонтальном полете. Хранивший минуту назад полное молчание микромир самолетов заговорил. Заколебались мембраны ларингофонов и наушников.
— Востриченко, что молчишь? — взыскательно спрашивает Макаров.
— Иван! — кричит Когтев. — Ты видишь что-нибудь?
— Переправы нет, товарищ командир, — солидно отвечает Востриченко.
А Бравков кричит:
— В ажуре, Алеша! Еще вижу вой, вроде фрицы валяются и какие-то машины.
— Так они уже переправились, — говорит Когтев.
— Вовремя, значит, мы их долбанули, — радостно констатирует Бравков.
В каждом вопросе, в каждом ответе слышалась нескрываемая удовлетворенность результатами совершенного дела. Переправа разбита, потерь нет. Все живы! И как же, черт возьми, им всем было весело! Всем хотелось говорить, кричать! Все равно что, но говорить, кричать, смеяться.
На стоянке, куда они подрулили с посадочной полосы, их встретил командир полка. Макаров привычным движением снял парашют и бегом устремился к командиру с докладом.
— Так! — произнес Лунев, выслушав доклад Макарова. — Сияющие лица ваших экипажей не оставляют у меня сомнений в правильности моей догадки о том, что самодеятельность в воздухе продолжается. Значит, спикировали, как было задумано?
— Так точно, товарищ командир! Спикировали звеном.
— С какой высоты, под каким углом?
— Тысяча восемьсот метров, с углом шестьдесят-шестьдесят пять градусов.
— Выход из пикирования?
— На выходе было семьсот метров.
— А какова посадка машины при выходе?
— Около двухсот метров.
— Значит, горизонтально встали на высоте пятисот метров?
— Да, но к этому времени мы были уже на своей территории, и зенитный огонь немцев нам не угрожал.
— А появись истребители?
— Уходили бы на бреющем полете. Они этой высоты не терпят, тек более на нашей территории.
— А строй как держался?
— Когтев держался молодцом. Пряхин немного оторвался, но пристроился быстрее, чем это можно сделать при одиночном пикировании. Мы ведь из пике выходили с разворотом, а в этом случае удержать дистанцию ведомым нелегко.
— Ну ладно! Так тому и быть, — подумав, заключил Лунев. — Теперь, пожалуй, проще будет говорить с командующим. Думаю, что твоя, считай, наша «самодеятельность» должна его заинтересовать. — Да, а как Лозовой, готов к такому вылету?
— Готов, товарищ командир.
— Ну что ж, дерзайте. Только не зарывайтесь. Особенно не доверяйтесь госпоже фортуне. Она — дама изменчивая.
В тот день тремя вылетами было уничтожено три переправы. Экипажи Макарова и Лозового переключались на бомбежку танковых колонн и мест скопления войск противника.
А в штабе армии в это время на все лады склонялась фамилия Лунева. Оптимисты, в искреннем стремлении понять Лунева, принялись за поиски теоретических доказательств его решения. Открыто, по-хорошему завидовали Луневу и его летчикам командиры из молодых, считавшие себя обиженными судьбой, бросившей их на штабные стулья в прокуренных кабинетах. Но первыми взбудоражились, заговорили, замахали руками противники, не вдаваясь в рассуждения о существе дела. У них на все случаи была своя логика, подкрепленная аргументами: «Не положено», Не приказано». Особенно рьяным противником показал себя подполковник Петраков, осуществлявший координацию взаимодействий авиации и наземных войск.
В то время, когда звено Макарова пикировало на переправу, Петраков находился в расположении той пехотной дивизии, на участке которой и была переправа. Петраков видел, как летчики, не нарушая строя самолетов, разом свалили их в пике.
— Что делают, прохвосты! — возмутился он.
— А что, здорово! Такая сила как трахнет! — заметил малосведущий в делах авиации лейтенант, сопровождавший Петракова по участку.
— Не воюют, а лихачеством развлекаются, — вынес окончательный приговор Петраков, не обратив внимания на восторженное замечание лейтенанта. Все, за чем Петраков приехал в дивизию, перестало его интересовать. Громовой взрыв на месте переправы будто подтолкнул Петракова, и он заторопился в штаб, чтобы первым доложить командующему об из ряда вон выходящем случае. Он подгонял шофера скрипящей всеми суставами «эмки», не переставал думать: «До чего распустились! Что захотят, то и вытворяют. А может, указания какие-то есть? Да нет, я бы знал. Самовольничают, конечно. И ведущим, наверное, был сам Лунев. Иначе кто бы другой мог осмелиться».