— Вы, конечно, знаете случай с Гуцалюком! — утвердительно сказала Лидия Сергеевна. — Так вот. Вызвали мы наших мальчиков в эту комнату... Всех, кроме вашего! — Мягко уточнила она, увидев, что Патраков нахмурился. — Так вот. Они тут, рыдая и плача, на разные голоса раскаивались... И знаете, кто главный зачинщик? — Лидия Сергеевна выжидающе смолкла, а потом резко повернулась к его сыну так, что стул скрипнул под ее легким телом. — Ты, Миша, ты! Дружки тебя совершенно не выгораживали, все на тебя свалили...
— Неправда! — с тихим отчаянием отозвался мальчик, и его губы дрогнули, словно он собирался заплакать. — Я был, как все... Они все врут. Боятся, что им достанется, вот и врут. Это все само получилось, понимаете, само!
— Естественно! — как-то развязно усмехнулась Лидия Сергеевна, и эта усмешка впервые за сегодняшнюю встречу не понравилась Патракову. — Так я им и поверила. Я, Миша, убеждена в твоей порядочности... Поэтому-то тебя и в учительскую не вызывали. Но сейчас я просто в недоумении: ты знаешь вредителя и скрываешь от нас его имя... Своего мнимого друга...
Мальчик спустил голову и нахмурился. Патраков догадался, что в душе сына борются сложные противоречивые чувства. Он был удручен тем, что сказала учительница, и в то же время тонкая мстительная усмешка играла на его губах. Мысль о том, что друзья предали, оболгали, — разжигала в нем чувство обиды, звала к мести...
Патраков вдруг понял, что ему нужно что-то сделать сейчас, вмешаться в разговор. Но он не знал, как это сделать, — и только в беспокойстве пошевелился на стуле.
— Ну? Так что же ты их жалеешь? — Лидия Сергеевна вновь приступила к мальчику. — Стоит ли их жалеть после того, как они обошлись с тобой?.. И со мной тоже, — прибавила она тихо.
Мальчик обреченно, с мольбой и надеждой, взглянул на отца. Тот сидел молча, сцепив пальцы в замок. Взгляды их на миг встретились, и Патраков почувствовал, как нервное, напряженное возбуждение сына болезненно отразилось в его душе.
И было еще не поздно все поправить...
Но Патраков не знал, что нужно делать, и поэтому лишь вздохнул и тупо уставился в пол, не в силах больше смотреть ни на сына, ни на его учительницу. «Ерунда какая-то, — подумал он. — Целый час об одном и том же говорим...»
— Так кто же это? — методично и вкрадчиво прозвучал вопрос.
Мальчик молчал, словно набираясь духу перед прыжком в холодную воду. И вот, когда тишина в комнате стала особенно невыносимой, когда он почувствовал, что и вожатая перестала писать, ожидая от него чего-то, мальчик понял — время на раздумья истекло, и тогда он криво усмехнулся и, глядя куда-то вбок, ответил.
— Впрочем, я так и думала! — быстро сказала Лидия Сергеевна. — Этот мальчик мне с самого начала не внушал доверия... А ты, Миша, ты... — Она устало откинулась на спинку стула, подыскивая в голове слова. — Ты поступил как настоящий пионер. Ступай. Хотя нет, постой... Чтобы на тебя не пало подозрение, я вызову еще кое-кого...
Мальчик ушел, а она стала говорить Патракову о важности отцовского влияния в семье, о необходимости твердой воли в воспитании. Но говорила как-то заученно и холодно, и, должно быть, поэтому мысль ее была такой же заученной и холодной и скользила мимо, мимо... Он все время старался сосредоточиться, но в голове его стоял опустошительный звон, словно он только что пришел с улицы, где стоял невыносимый зной, где у открытого стенда испытывают автомобильные моторы...
В углу комнаты ожил телефон. Лидия Сергеевна с облегчением встала со стула и пошла на его призывный голос. Простилась она с Патраковым очень ласково. В свою очередь, Патраков сказал «до свидания» пионервожатой, стирающей кляксу с листа ватмана, но она ничего не ответила, лишь улыбнулась как-то злорадно.
Он вышел из учительской, ощущая непривычную слабость в ногах. Редко когда удавалось ему просидеть столь долго с утра. В коридоре было пусто и тихо. Все еще шел урок. Пугаясь отзвуков собственных шагов, он дошел до раздевалки, взял у технички телогрейку и шапку.
— Ну, что? Отчитался? — участливо спросила техничка, с пониманием глядя в его расстроенное лицо.
— Отчитался, — хмуро отозвался Патраков, на ходу стараясь попасть в рукав телогрейки.
Осень в этом году была солнечная, теплая и тихая. Деревья с голыми ветвями бросали слабую бледно-сиреневую тень на серый бетонированный тротуар, на котором четко, ясно и немного гулко отпечатывался каждый шаг.
Патраков думал, что на улице он развеется, но и здесь его душа или то, что под ней подразумевается, продолжала ныть, как будто совсем без причины, словно мир, в котором он жил беспокойно и озабоченно, раскололся на множество мелких осколков, которые теперь ни за что ни собрать, ни склеить воедино.