Когда задумаешься, какую жизнь создал себе к сегодняшнему дню, то очень трудно расплести тугой клубок — отделить следствие от причины. Пойми, попробуй, когда удача действительно изменяла тебе, потому и жизнь шла в сторону, а где, не лукавь, сам оплошал, ленился или сподличал, оттого и пожинаешь... Но если удача справедлива и дается в руки достойным ее, то кому, как не Артему, суждено услыхать любовную песнь петуха? Последнего на току, который в былые времена кипел страстями.
Просторную тишину нарушил первый слабый «щелчок» птицы. Далекая песнь звучала робко, с долгими перерывами. Не сила страсти клокотала в ней, а как бы вопрос к соплеменникам: тэк-тэк, кто еще жив? Тэк-тэк, тошно одному...
Жиганов замер с поднятой ногой. У Артема захолонуло сердце, он ослабел в суровом ночном походе и мучительном томлении по глухарям.
В тумане, наползающем на плато с горячих болот, проступали карликовые ели, гнутые ветром в одну сторону. За ними зыбкими силуэтами высились одиночные скалы-останцы, они и порождали эхо. Артем огляделся. Скорей всего петух сидел не на земле, а на вершине скалы, иначе песнь звучала бы глухо. Мальчик бесшумно собрал из картонных выкроек раструб, похожий на трубу граммофона. Закрепил в горловине раструба микрофон магнитофона и покрался вслед за Жигановым.
Невидимое солнце высветлило плотный туман. Мир для зрячего в такие минуты предстает цельными силуэтами и контурами — как бы самой сутью, очищенной от подробностей и красок...
Пожалуй, за всю жизнь Прохор Жиганов не скрадывал птицу с такой страстью, как сейчас. Сорвись затея, не удайся чужому мальчишке записать глухаря, он заплачет с горя, как ребенок. На пергаментных щеках великана полыхал румянец, колючим агатовым глазам вернулся доверчивый блеск. Или слух обострился до музыкального, или воображение проснулась в нем, «проишачившем» всю жизнь до седьмого пота, но он явственно слышал предсмертную тоску в песне последнего петуха.
Так, бывает, пень по весне щедро дарит людям зеленый побег, прежде чем окончательно превратиться в труху...
Плато в тумане обрывалось стремительным склоном, из которого вертикальной иглой торчала скала. На ее макушке и токовал петух. Скала была приметной, наверное, поэтому неизвестный человек сложил на уступе из камней тур «Азия — Европа». Туман скрадывал краски, виден был лишь силуэт птицы. Глухарь токовал, вытягивая шею, то в небо Азии, то в небо Европы. Великан замирал с поднятой ногой, гадая, куда сделать следующий шаг. Он знаком показал Артему — ближе нельзя! Оба залегли, однако не вытерпели и подползли к краю обрыва — по воздуху до птицы оставалось совсем немного.
В момент, когда глухарь умолкал, скалы-останцы гоняли эхо. И он, считая, наверное, что это забияки-петухи отвечают на вызов, начинал чертить крыльями вокруг мнимых соперников. Со скалы летели вниз камешки и трухлявые сучки.
Все славные мысли Артема, чувства его слились сейчас только в слух: две песни, три песни, шесть песен — есть запись!
«В ладоши хлопнуть, вспугнуть!» — мелькнула у мальчика шалая мысль. И он, уже насытившийся, радостно умиротворенный, мечтал, как прокрутит запись слепому деду в день рождения.
Солнечный луч прошил распадок, соединил цепь отдельных скал золотым жгутом. Ослепленная птица взмахнула крыльями и тяжело полетела вниз — на дно распадка, где еще клубился туман.
— А ну, — кивнул Жиганов на магнитофон. Артем включил. Великан приложил ладонь к уху, нагнулся, будто подслушивал у чужих дверей.
— Тэк-тыэк, — звучала отчетливая, но тихая песнь, гораздо тише, чем наяву.
Великан сидел на мокром мху и ненасытно курил, широко расставив согнутые в коленях ноги, устало сутулясь. Исчез румянец со щек, потухли глаза. Артема обескуражила мгновенная перемена во взрослом человеке. Он даже подумал, а найдет ли проводник обратную дорогу?
Обратно до деревни они дошли гораздо быстрей, или так показалось Артему — знакомый путь всегда короче. Почти не разговаривали: Жиганов мрачно думал о своем, Артем же был счастлив удачей. У околицы Жиганов скомкал пустую папиросную пачку и спросил его, будет ли взрослым курить? Не стоит, пакостное дело!
Жиганов вдруг остановился на середине улицы.
— Погодь, должник ведь мне Гошка! — желчно процедил он. — Ну-ка, слетаем!
Артем из последних сил ковылял за великаном к дому продавщицы Елены, счастье переутомило мальчика. Жиганов пнул калитку, а через минуту вышел обратно, грязно ругаясь. Левую щеку дергал нервный тик.
— Ай, голытьба, ай, порода, жены порода! Паря, скажи, как жить с ними? Попросил меня по-человечески — я ему сделал! Плати добром в ответ, нет же... Ни рам мне, ни спасибо! Гужует в Сатке, «Урал» с люлькой выиграл! Гробину себе выиграл, чистый гроб!
Он крикнул в распахнутое окно.
— Ленка? Ты завезла сюда безотцовщину? Пусть и ночует у тебя! — и ушел, не сказав мальчику ни слова.
Это было так неожиданно, что слезы сами выступили у Артема на глазах. Он стоял в растерянности, пока продавщица не вышла и не увела его за руку в дом.
Пока она жарила картошку, Артем смотрел телевизор. Он не знал, о чем разговаривать с седой женщиной, чувствовал себя неуютно, прятал от нее глаза — и зачем она ловит его взгляд?
— Бросит теперь меня... — уронила голову на руки, заплакала навзрыд седая продавщица. — Выкупит «Урал» и бросит... Я ж его за кулаки люблю, с дыню кулак — потрогаешь и маешь вещь в руках... У них, Жигановых, у всей породы кулаки... Я ж и отца его привечала за кулаки, через него и бездетной осталась, специально в город увез в больницу, чтоб шито-крыто все... Я не мщу ему, я в Гошке его люблю, Гошка вылитый отец... Бросит он меня теперь, не осуждай меня, мальчик...
Продолжая жалобно всхлипывать, продавщица постелила мальчику на печи. Он слышал сквозь сон, как ночью вернулся Гошка, на цыпочках прошел в комнату к седой женщине. Вскоре из-за двери раздалось тихое стройное пение.
— По диким степям Забайкалья, где зо-о-олото роют в го-орах...
— Бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах... — подпевал женский голос.
Они пели почти до утра, а рано утром продавщица Елена разбудила мальчика. Он старательно умывался перед дорогой, а одинокая Елена разглядывала ленок на худенькой детской шее и покусывала губы.
На улице Артема поджидал Жиганов.
— Артемка, не серчай, нервы у меня после контузии... Припадок бил ночью, ты бы не выспался... На-ка, деду твоему! — великан дрожащими руками затолкал в карманы, за пазуху мальчику черные куски, похожие на сухари. — Чага, Артемка, авось поможет деду от глаз... Заваривайте и пейте вместе... Они ведь дурачье, водку лижут, я чагу пью... Нас, стариков, кроха осталась, вместе должны держаться... — бормотал великан. — Чага, Артемка, авось поможет...
Продавщица Елена задернула занавеску окна.
«Нашел, чем одарить, нет чтоб меду бидон...»
За ночь грязную дорогу надежно подморозило, Артем шагал, как дышал, легко и неутомимо. Он решил идти до Златоуста без привалов, радость достигнутой цели умножала силы. Хорошо, что пересилил себя и не обиделся на Жиганова раньше времени. Он добрый и Гоша добрый, почему они не помирятся?
В тумане увалы Урал-Тау выглядели девственно-непроходимыми — ни просек, ни вырубок. Там, в соснах и тумане, пролегла граница между Азией и Европой. Бывают, оказывается, невидимые границы без колючей и нейтральной полосы. Кто вкопал столбы-указатели и как определил нужное место? Так и он придумает границу, где захочет...
Лужи на дороге блестели радужными пятнами бензина. Из памяти всплыло давнее-давнее...
...Вечер, дождь, неоновые огни, в носу щекотно от выхлопных газов машин. Он сидит у отца на плечах, точно, отец всегда носил его из яслей на плечах. Мать держит над ними зонт, сама без плаща, промокла. Отец рассказывает о золотых рыбках, которые живут и в лужах и в реках — от них и радужные пятна на воде, когда рыбки играют. Мать возразила, да сразу вспылила: не выдумывай, а крепче держи ребенка, цветные пятна от бензина и солярки!
Артем понял, что простит отца при встрече. Уже простил.