— Да просто ты в глаза ему не взглянула...
Молодые голоса. Проза
Олег Шатков родился в 1946 году. Закончил приборостроительный факультет ЧПИ, работает руководителем группы в одном из Челябинских НИИ.
Рассказ «Пещера» — его первая публикация.
Олег Шатков
ПЕЩЕРА
Этой пещере далеко до знаменитых. Здесь нет «хрустальных» залов, прозрачных глубоких озер, бурных водопадов. Всего несколько коридоров и комнат в каменной толще горы. И все же это самая настоящая пещера с таинственной темнотой за первым же поворотом, настораживающей прохладой и сыростью древних стен и сводов.
По местному преданию, некогда здесь скрывался от царских отрядов товарищ Пугачева Сугомак, здесь же он и прятал часть казны пугачевского войска. Историки уже давно выяснили, что не было у Пугачева сподвижника под именем Сугомак, а значит, легенда о нем — небылица. Однако предание живет и волнует до сих пор воображение местных мальчишек.
Вот и мои ребята разволновались. Поправку на историков они пропускают мимо ушей. Ромка даже проскакивает вызывающе торчащий из травы подберезовик.
— Папа, а казна — это что? Деньги?
— Не только. Это могут быть слитки золота, серебра.
— Алмазы, — вставляет Ярошка.
— Да, драгоценные камни. Это и оружие может быть.
— Какое оружие? — настораживается Ромка.
— Ну, кинжалы, сабли украшенные.
— Ого! — Ребята восторженно и понимающе переглядываются друг с другом.
Дорога к пещере идет вверх по некрутому, заросшему крепенькими прямыми соснами уклону. Пахнет прокалившимися на солнце иголками сосен, порывы ветра доносят свежий рыбный запах озера, оставшегося чуть в стороне от нашего пути. Неподалеку — небольшие каменные выработки. Машины ходят редко, но колея накатанная, ровная. Вдоль нее белеют пунктиры вывалившейся из грузовиков известняковой породы. Приятно и легко идти по такой колее, загребать босыми ногами белесоватую теплую пыль. В замусоренной сучками и корой деревьев траве между колеями нет-нет покажется бордовая, как бы подплавленная солнцем, земляничная ягода, распластается желтая шляпка коровника, а то и подберезовик обрадует.
Ребята то шныряют в лес, то отстают, а то уносятся вперед по дороге. Тогда ягод мне почти не перепадает, но зато я легко нахожу гриб — возле него воткнут в землю сучок — и имею возможность читать начертанные Ярославом на пыльной колее надписи. Эти надписи часто устилают пройденный нами путь. Они не отличаются разнообразием, всего два слова: польза и вред. Система ясная. Напротив придорожных кустов малины, выделяющегося своими габаритами гриба и других приятных неожиданностей Ярослав пишет — польза. Там, где встречаются заросли крапивы, кусты волчьих ягод, наехавший на дорогу валун, вычерчивается — вред.
Последнее время у сына определилась потребность резко разграничивать действия и окружающие предметы на полезные и вредные. Его рисунки пестрят табличками: пляшут два зайца — польза, за елкой спрятался бородатый зубатый мужик с ружьем — вред, солнце светит — польза, на поляне гриб — вред — значит, поганка.
— Ярошка! Польза! — верещит где-то впереди за поворотом Ромка.
— Да ну тебя, — Ярослав увлечен выскабливанием очередной надписи против встретившейся на дороге колдобины.
— Ну, Яроха! Иди скорее! Здесь такая польза!
Ярослав не выдерживает, обрывает на середине слово и стремглав спешит на голос.
Ромка с удовольствием принимает участие в игре брата, выискивает любопытное и необычное на дороге, но в то же время внимательно следит за Ярошкой. Тот в азарте пытается иногда воспроизвести свою подвижническую надпись на стволе дерева или камке.
— Яроха! Не оскверняй природу! — звонким и негодующим голоском сдерживает он в этом случае Ярослава, чем доставляет ему большие неудобства и неудовольствия.
Прошлым летом Ромка увидел плакат: суровая, обезображенная порубами и надписями береза оплела своими надломленными ветвями страшно напуганного небритого дядю. Плакат вместе с поучающей надписью: «Не оскверняй природу» произвел на сына потрясающее впечатление. С тех пор я не могу себе позволить выбросить на улице даже ненужный трамвайный билет. Если же такое, ненароком, случится, я знаю, Ромка оглянется по сторонам — не заметил ли кто, быстро поднимет выброшенную бумажку, а меня приглушенным голосом предупредит: «Папа, оскверняешь».
— Яроха! — доносится уже откуда-то сбоку требовательный голосок.
— Да ну тебя! — и затравленный Ярошка выскакивает на дорогу.
У меня подозрение, что старший сын вкладывает в свои слова нечто большее, чем сведения о полезности вещи. У меня тоже было подобное в его возрасте. Только я вычерчивал слова: война и мир и был твердо уверен в магическом действии написанных мною слов. Надпись «война» должна напугать моих недругов, заставить плохих людей бежать долой с хороших и добрых глаз; слово «мир» — возбудить у людей радость и ликование, веселые улыбки и смех.
— Папа! А катер можно на казну купить? — подскакивает ко мне Ромка.
— Катер. Чего уж катер! Корабль можно купить.
— Яроха! — взвизгивает Ромка. — Корабль можно купить.
Ярошка взбирается на привалившуюся к обочине корягу и объявляет:
— Я — Сугомак! Кто со мной?
— Я! — прыгает Ромка вокруг коряги.
— Я, — говорю я, проходя мимо.
— Лево-наверх! Норд-вест-румб-аксель! — вытряхивает Ярошка из себя все морские, почерпнутые из Житкова, термины. — Абордаж!
— Норд-ваксель! Кого дашь! — восторженно вторит Ромка.
— Свободу Чили! Руки прочь от Занзибара! — это уже из телевизора и Чуковского.
— Прочь от... — непонятное и трудное слово младший сын заменяет набором неупорядоченных «з».
Обстановка накаляется до предела. Ребята размахивают сосновыми палками, бросаются в заросли кустарника, что-то там ожесточенно крушат и, довольные, возвращаются назад.
— Ярошка! Видал, я как дал, а он как грохнется! Голова вон туда полетела.
— Ага! А ты видел, я того, который с дерево, с одного раза — бац!
— Ага! Ярошка... Ну, погоди! А я как... Ну, Яроха...
Пацаны подпрыгивают, почесывают ноги. На ногах явные крапивные следы. Видимо, «те» без боя не сдаются. Но я спокоен. Главное, найденные сегодня сокровища будут использованы прогрессивно.
Лес расступается — и перед нами открывается площадка, упирающаяся в каменное обнажение горы с зияющим у земли черным провалом.
— Ниче себе! МАЗ может въехать, — уважительно говорит Ромка и жмется к моей ноге.
— Въехать-то въедет, да только не выберется, — в тон ему уточняет Ярошка, беря меня за руку.
Пещера действительно производит внушительное впечатление. Хмурое нагромождение серых плит и валунов уходит в глубь земли, чувствуется, что наружу выглядывает только краешек цельных монолитов, перед огромностью и необъятностью которых спасует не один МАЗ.
— Пап, а ты говорил — оскверняли, — смотрит на меня Ромка.
Да, говорил. Что-что, а это сын запомнил. В моей памяти пещера осталась разноцветно-лубочной, испещренной снаружи фамилиями, инициалами, краткими изречениями.
— Время съело, наверное, — отвечаю я.
— Как это?
— А так. Дожди, ветры, снег — убрали, стерли все.
— А почему сейчас не пишут?
— Почему, почему! — сердится Ярошка. — Ты один, что ли, свои плакаты читаешь?
Увязавшийся за нами настырный слепень делает вираж, нацеливается на кого-то, промахивается и врезается в темную пасть пещеры, откуда тут же пулей вылетает обратно и уносится прочь. От пещеры веет зимней стужей и сумраком.
— Пап, вред? — кивает Ромка на пещеру.
Я пожимаю плечами:
— Ярослава спроси, он специалист.