У меня да и у других девчонок получались чаще всего дамы в кринолинах, этаких широких, пышных юбках на обручах. Мы их на картинках в журналах мод видели, и они нам страшно нравились. А однажды я даму в такой юбке даже на улице видела. Старенькая, седая, кое-как с пролетки слезла, в юбке своей запуталась. Извозчик ей помог. Я на нее, как на чудо, смотрела. С разинутым ртом стояла. А на голове-то, на голове шляпка — захохочешься — целое птичье гнездо с птичкой вместе.
Забавная старушка! С тех пор и мерещилась мне всюду эта дама в кринолине, в каждой моей почеркушке.
НАД ГОРОДОМ ЛЕТАЮТ ДРАКОНЫ
Тихий наш городок, летом зеленый, заросший мягкой гусиной травкой, весь пропахший черемухой и сиренью, зимой становился белым и пушистым, до самых печных труб засыпанный снегом. Таким он был до 1917 года.
А тут все изменилось. Ковыляли по улицам инвалиды, вернувшиеся с войны, ковыряли землю деревяшками протезов или неуклюжими длинными костылями…
Бабушка как-то пришла с рынка взволнованная, испуганная: говорят, царь-батюшка отказался от царского трона. Даже всплакнула от растерянности: кто же теперь царствовать-то над нами будет? Тревога жила рядом, будоражила умы, мешала спать спокойно. В нашу женскую жизнь врывались новые, неведомые нам слова: «революция», «красные», «Ленин», «белые»…
Что это значило? Отец, может, и мог бы объяснить, да его не было дома. Он где-то воевал, а где, мы и сами не знали. Я только и помнила его лицо, серые, погрустневшие глаза, усы, ласково щекотавшие мне щеку. Это было на перроне перед отправкой на фронт, среди толпы, где смешались уезжающие и провожающие. И все. Больше мы отца не видели долго. Пропал мой папка.
Как-то мама собралась на речку за водой. Только ведра взяла, коромысло на плечи накинула, в дверь соседка заходит.
— Куда ты, Дуняша, — говорит, — не ходи, пережди. Стреляют на улице. Пули так и дзенькают, так и дзенькают, право слово…
Только она сказала это, а тут как грохнет что-то во всю мочь. Избушка наша так и затряслась, вся ходуном заходила. Мне сразу вспомнилось, как у нас землетрясение было. Я тогда совсем еще маленькая была, ничего понять не могла, на попу шлепнулась и даже разреветься не успела, только удивилась, как мама с ведрами зашаталась, даже воду расплескала. И шкаф с посудой качнулся, чашками, ложками зазвенел. И тут что-то похожее получилось. Тоже посуда звякнула и грохот был сильный.
Бабушка за дверь выглянула, а там, говорит, что делается, что делается! С горы через город что-то огненное с воем летит. Потом почернеет, а где упадет, там только земля в разные стороны разлетается.
— А это чё, баушка, драконы летают? Да? — спрашивала я.
— Драконы, драконы… Все у тебя сказки одни на уме. Кончаются твои сказки, Лидуха. Вон пули дзенькают, как пчелы жужжат, а укусят, так не обрадуешься, от примочки укус не пройдет, а запросто в могилу сведет. А драконы-то тоже настоящих не лучше. Сиди, из избы не вылезай. Снаряды это пушечные. Под такой попадешь, говорят, только мокрое место останется, поминай, как звали.
ОГОНЕК В ГОЛБЦЕ
— Бабоньки, кто у нас сегодня в городе хозяйничает: красные али белые? — спрашивала заглянувшая к нам соседка.
— А чемор их знат, — сердито отмахнулась мама, — откуда нам знать — кто? Нам все равно, лишь бы хлеба досыта было.
— Ты чё городишь-то, девка? — рассердилась бабушка, — забыла, как беляки расправлялись на площади? Сколько народу потоптали конями? Не болтай зря…
— Баушка, я пойду за калитку, погляжу, кто там, белые или красные…
— Ох, только посмей! Только посмей! Я тебе такого ремня дам — на всю жизнь запомнишь. Сиди в избе и нос не высовывай. Слышишь? Забыла про драконов? Помнишь, как вчера грохали? Аж земля тряслась.
— Помню. Да ведь интересно…
— Интересно ей. Гляди-ко ты какая храбрая.
— Баушка, а чё белые-то все в белых штанах да в белых рубахах ходят, что ли? — не отставала я.
— Да будет тебе… Век бы их не видать!..
— Баб, а красные в красных рубахах, да?
— Ну вот пристала, репей. Откуда я знаю, — смутилась бабушка и вздохнула, — за простой народ они, за рабочих. И красные ленты у них на папахах. Поняла?
— Поняла… — кивнула я и опять заныла, — я пойду, баб, за калитку…
— Да ты что это такой неслух растешь? Сказано, не смей выходить и все тут, стреляют там, убить могут. Неужели не понимаешь?
И вдруг бабушка расплакалась:
— Как мы без тебя жить будем, если тебя убьют?