Тут Мотя прервался и взглянул на Липова, на стол с пустой посудой.
— Павел, что же мы? Разговоры разговорами, но давайте еще…
— Может, достаточно… — попросила Марина.
— Что ты, Марина, когда еще так посидим!
— Конечно, — поддержал его Липов и прошел в буфет.
Буфетчица озябшими пальцами подбивала на счетах свою выручку, и Липов подождал, прислушиваясь к тишине пустого зала, к гулу ветра над крышей и к негромкому разговору Моти с Мариной.
Когда он вышел в зал, то заметил, как Марина быстренько высвободила свою руку из-под ладони Каминского, скользнув ею по столу, и они оба, чуть подавшись назад, отстранились друг от друга. Марина опять слегка покраснела и издалека улыбнулась Липову. А Мотя еще продолжал пребывать в оцепенении.
Липов с пристуком поставил вино на стол, и Мотя очнулся, вскинул голову.
— Ага, вот и хорошо! — проговорил он, принимаясь наполнять бокалы. — Мы, Павел, не рассказывали Марине, как боролись дорогой? Ну, там было дело!
Липов не ответил на этот до смешного наивный Мотин вопрос. «Нет, Мотя, — про себя подтрунил Липов над другом. — Не рассказывал. Расскажи».
Марина с готовностью обернулась к Каминскому, и вновь все повторилось, как при рассказе о подстреленной утке.
Можно было не слушать, о чем говорит Мотя, не видеть, какое он сделал движение — все это очень живо отражалось в ее глазах. Мотя улыбнется, и они сияют, тот нахмурится — их накрывает тень. Для нее сейчас ничего не существовало, кроме Каминского, увлеченного своим пустяковым рассказом. Вся Мотина суть схватывалась, вбиралась зыбкой, темной глубиной ее глаз. И казалось, никогда не наполниться этой глубине, хоть выплесни Мотя всего себя, хоть выверни душу наизнанку.
Снова будто кто-то окликнул, позвал Липова, как там, в осенней степи, когда они, дурачась, боролись с Каминским, и заставил оглядеться, посмотреть на себя и на это их веселье в кафе трезво и пристыженно.
Липов взглянул на Марину и не увидел в ней прежнего очарования. Была красота, теперь больше досадная для Липова, виноватая уж тем, что она есть, и ее никуда не деть. И несет она, может, больше беды, разлада людям…
Марина тоже кинула в сторону Липова беглый сторонний взгляд, тут же застегнула пуговицы пальто, придвинула к себе две узенькие варежки. Она, казалось, поняла Липова, разгадала его мысли и стала вся собранная, настороженная.
— Что? Что, Марина? — встревожился Мотя.
— Ничего, Матвей Васильевич. Я пойду.
Она резко встала и пошла к выходу.
— Марина, погоди! — крикнул Мотя.
В ответ жестко хлопнула дверь. Каминский взглянул на Липова и нахмурился, опустил глаза. Снова стало серо, уныло в кафе. И уж очень знакомым было выражение Мотиного лица. Оно напомнило весь нынешний день. Точно таким же был Каминский еще дома, когда Надя утром провожала их, да и во все время охоты.
Уже тогда все это Надино — было напрасно, ненужно. Все было уже ни к чему, и их с Каминским день на охоте — тоже.
— Надо идти, — Липов, не дожидаясь Каминского, вышел из кафе.
За дверью в лицо ему метнуло крупными хлопьями снега. Зима! Как изумительно чиста была ровная белизна, покрывшая землю! Здесь у кафе хлопья снега завихривало, а дальше, на просторе, они стремительно летели под ветром, искрами мелькая у фонарей. Бело и пусто было на улице; ни Марины, ни прохожих. Снег освежил Липова, он повеселел. Все не так казалось теперь, как представил он в кафе. Сгустил малость краски. Как злобен бес подозрения!
Вышел и стал рядом Каминский, принялся закуривать.
— О-о! Я что говорил? Сбылось! — Он кивнул на летящий снег.
— Про старуху-метель? Ты ее не скоро сулил.
— Все равно. Чувствовал.
Каминский говорил мимоходом, поддерживая общий разговор. Сам, прикуривая, поглядывал на следы, оставленные Мариной. Они были одни на чистом снеге, невольно волновали своей четкостью вблизи, таинством впечатанного в них ее состояния, постепенным удалением в смутную белизну.
— Да, Павел, прихвати мое ружье, — Каминский, не дожидаясь возражений или согласия Липова, вложил в его ладонь ремень чехла. Затем, сбежав с крыльца, быстро пошел по следу Марины.
Из-за дома, опять как привидение, появилась сама Марина, медленно пошла навстречу Моте, поддевая сапожком снег.
Мотя шел через сквер. Когда-то на этом месте они бегали в бутсах, в футбольной форме. Было тепло, шумел многоликий стадион, и они умели выделить из общего гула Надин голос. Давним и счастливым был он в своем неведении нынешнего вечера с этой Мариной и шагающим сейчас к ней Каминским.