— Сынок, сынок, — бормотал Кариев. Так, наверное, бормотал бы его отец.
И с этого момента вся его любовь к сыну собралась в одну горячую покаянную страсть, и для сына она была удивительна, не нужна и, пожалуй, неприятна. Отношения со временем наладились, но резковатые, с нотками виноватости с его стороны и смущением, колючестью со стороны сына. Теперь он не так колюч, все такое прячется за бравадой, снисходительной лаской… их отношения как будто остановились где-то в давнем, а он все как будто ждал, как ждет всякий отец: вот однажды он удивится сыну — и разумен-то он, и строг по-взрослому, и что-то еще, еще!
Но время такое не наступало.
9
По утрам теперь замораживало, сверкали лужицы, сверкал день, и ягоды рябины, ознобившиеся на холоде, были красны и сверкали тоже. Погода стала ровная, Кариев чувствовал себя здоровым, и дух тоже понемногу приходил в ровное состояние. Квартиры уже грели, по комнатам расходилось отрадное, ровное тепло, и почему-то хотелось быть ласковым с самим собой.
По утрам прибегал Нурик, вместе дедушка и внук выходили на остановку троллейбуса, садились и ехали в музыкальную школу. Мальчику купили баян.
Скоро, однако, езда Кариева стала неудобной, у него стесненно стучало сердце в вагонной толпе, и с внуком стала ездить бабушка. В такие дни Кариев прямо пропадал от скуки одиночества. Но тут было и что-то приятное, как будто он делился необходимым с близким человеком: пусть и бабушка поездит, ей тоже радостно быть с внуком. Он выходил их встречать, и скоро это сделалось его занятием.
Как-то утром он стоял на остановке и вспоминал недавний сон. Он увидел в том сне библиотекаршу Нину Мурзину, и та ему говорила: «Я очень, очень счастлива, так много свалилось на меня прекрасных мероприятий! Вот было собрание подписей за ускорение канализационных работ, вот обязали всех ветеранов возить металлолом, а вчера — ох, прелесть! — вместо вашей свадьбы организовали товарищеский суд над пьянчужкой. Нет, я не поверила, что этот пьянчужка ваш сын! Но я, на всякий случай, перенесла вашу свадьбу, она состоится через двадцать лет… Ну, прощайте, прощайте!» — Тут Нина Мурзина заскочила в троллейбус, в дверцах зажало ей хвостик, и этим хвостиком она помахала Кариеву. А я-то ведь ждал, как бы продолжая сон, подумал Кариев, ждал!
Ожидание и в эту минуту не пропало в нем, но взгляд Кариева был обращен не в себя, где хлопотало его самолюбие и желание оценки, а на противоположную сторону мостовой, откуда должны были приехать бабушка с внуком… Вот из троллейбуса вышли Нурик и бабушка, мальчик взял ее за руку и повел, ступая немного впереди. Глянул вправо, влево и повел бабушку через дорогу.
— А мы приехали! — сказал внук, подбегая к нему. — Ты ведь ждал нас? Бабушка, он ждал нас… дедушка ждал!..
До полудня он был занят с внуком, потом мальчик пообедал, надел школьную форму и поехал учиться, приуставшая жена легла отдохнуть. А ему опять осталось думать, какая же чушь привиделась ему во сне… Но тут зазвонили в дверь, и он пошел открывать. Открыл — стоит парень с портфельчиком.
— У вас часы «Павел Буре»?
— У меня. А вы…
— Будем починять ваши часы!
Кариев, опнувшись о половик, потрусил в комнату, зовя парня. Тот сел перед столиком, стал вынимать из портфельчика инструмент, показал какую-то пружину.
— Видите? — Это пружина от современных часов, она значительно длинней… Но мы ее перекусим — вот так! — и зацепы новые сделаем. И часы пойдут.
— Пойдут?
— А как же, непременно!
И недолго провозился, сделал часы и отдал Кариеву, скромно сказав:
— Вроде что-то бормочут, послушайте.
Он повел парня пить чай.
— Как вас зовут? Володя? Володя, пейте, пожалуйста, чай, а я вам расскажу, как мне достались эти часы!..
Как-то в сорок шестом году он пошел на базар купить краски, собирался ремонтировать квартиру. И всучили ему некую пасту — особую, дескать, дефицитную. А паста оказалась бурдой из сажи, песка и соли, пришлось потом выбросить. Ну, речь не о том! А увидел он молодого капитана, стоит счастливо-потерянный, в руке деньги, какие-то два мужика грузят в телегу мешок с мукой. Капитан подошел к Кариеву.
— Извините… такая история. Я женюсь, вот продал мешок муки, деньги на свадьбу. Да вижу, маловато. Купите у меня часы. Мне жаль их продавать, но вы, я вижу, интеллигентный человек, перепродавать не станете.
И он купил, отдав за часы тысячу двести рублей. И вот они тридцать пять лет ему служат.
— И еще послужат, — сказал мастер. — Еще и внуки попользуются. У меня рука легкая.
Кариев тоже говорил капитану: у меня легкая рука, желаю вам счастья.
Парень ушел, а он, замороченный неожиданной радостью, сидел перед столиком и то любовался часами на развернутой ладони, то приближал к уху. Звук слышался четкий, хороший, как будто в голове у него прояснело. Прояснело! Видно, некий магнетизм заключался в старых, добрых часах — он вдруг увидел: в коридоре хлопочут рабочие, с потолка падают твердые куски штукатурки, пыль, грохот, он пробирается между стеной и стремянкой, на которой стоит рабочий, и, наклонившись, берет туфли; почему-то они оказались не в шкафу, а рядом с дверцей, вывалились, что ли. Он протирает туфли тряпочкой, влезает на табурет и прячет туфли в верхний отдел встроенного шкафа. И крепко захлопывает дверцу. И — забывает! Верхним шкафом уже давно не пользовались, а он зачем-то полез, может быть, нижний был тесно заставлен.
Беспокойная, стыдная загадка и та была разгадана и что-то унесла с собой, что-то как будто необходимое… он очень устал. Мысли опять вернулись к давнему, к молодому капитану, тот удивился бы и благодарил Кариева, если бы знал, что часы в целости и как прежде идут. Жалко, но ради милой невесты он жертвовал часами, только бы они достались хорошему человеку. В сущности, капитан хотел человечности в этой вынужденной купле-продаже.
…И опять брал часы и прикладывал к уху.
Николай Година
ПО СИСТЕМЕ ЛОДЕРА
Рассказы
Незаслуженные муки
Авдотья Матвеевна, измученная старостью и болезнями, отдала богу душу, вымолив кое-какие льготы для себя в той новой, немного пугающей жизни.
Сделка состоялась далеко от дома, в городской больнице, на скрипучей казенной кровати с панцирной сеткой, в присутствии двух молодых женщин, страдающих от какой-то одинаковой хвори, и совсем юной медсестры Леночки.
Душа отлетела, а то, что осталось, еще нуждалось в заботах. Скоро в город с командой проворных старушек приехал на совхозной машине Василий, старший сын Авдотьи Матвеевны. Пока Василий делал вид, что копается в моторе, старушки упаковали свою односельчанку. На обратном пути наломали сосновых веток и до огней успели вернуться домой. Василий отогнал машину в гараж, а оттуда прямиком к теще, где временно устроилась его семья — сын, семилетний Вовка, и жена Наталья.
Авдотья Матвеевна лежала в горнице под круглым зеркалом, завязанным, как подсолнух, платком. Маленькое, сморщенное личико ее не было печальным. Может, легкое задумье только коснулось его: «Вот и все, Авдотьюшка. Отпела, отплясала, отбегала свое…»
Рано утром заохали ворота, застонало крыльцо, запричитали половицы. Пришли соседи, загремели посудой, захлопали дверьми. Прибежал с матерью и Вовка. Сбросил у порога рваные кеды, прошмыгнул за цветастый занавес, включил свет. Долго вглядывался в неживое лицо, будто силился вспомнить что-то важное, но давно забытое. Вдруг посветлел, засиял глазами и звонким голоском, от которого вздрогнула, казалось, придремавшая Авдотья Матвеевна, хлестнул по ушам: «Мамка, мамка! Это не наша бабушка! Не наша!..» Наталья досадливо отмахнулась сначала, а потом заспешила вместе с деловыми соседями, разделившими хлопоты. Горница притихла, затаила дыхание, но через мгновение, как по команде, зашелестела, зашебуршала, заперешептывалась…
Уже через час Василий снова ехал в город. В кузове тряслась и подпрыгивала на ухабах неизвестная, молча сносившая незаслуженные муки. «У-у, полоротый!» — кричала вслед взбесившаяся Наталья. «А я-то при чем? — глупо оправдывался про себя Василий. — Эти слепошарые перепутали…»