А этот мне сразу понравился. Черный, с зеленоватым отливом. Перышко к перышку, ни одного лишнего, ни одного случайного. По всему его облику чувствуется, что птица серьезная. Домик скворцу, надо сказать, приглянулся, потому как он в повышенном настроении стал насвистывать знакомую-знакомую песенку, когда-то уже слышанную мной.
Болезнь века
Зашла вечером Ольга из дома напротив. Плачет. Вчера мужа схоронила.
— Спали мы поврозь, — рассказывает, — а ту ночь, как на грех, Ваня ко мне пришел. Соскучился, шепчет, погреюсь чуток. Обнял меня да так сильно, аж поясница хрустнула. Слышу, захрипел. Пока высвободилась, свет зажгла — минуточки не прошло! — у него уже и язык набок. Клапан на сердце закрылся. От волнения, что ли. Врачиха говорит, если бы не лег со мной, то еще протянул с годик. И зачем я, дура, поддалась? Жили ведь и без этого…
Кино
Каждый вечер они смотрят по телевизору кино про Дата Туташхиа. Он молчком, озабоченно и внешне спокойно, она, наоборот, суетно, с выкриками:
— Гляди, гляди! Набутусился, межедворник!
— Да не трости под ухом, не сидится тебе!
Спать ложатся поздно, под впечатлением. Он долго ворочается на скрипучей, как и его тело, кровати, чешется, будто свороб напал. Она гнездится на печи, распинывает по углам старые валенки, охает, кряхтит нараспев — осподи, прости меня, грешную! — зевает. Потом попритихнет, вроде затаится, дождется, пока он станет всхрапывать, натужно урчать малосильным движком, глохнуть на пол-обороте, и в самый аварийный момент позовет:
— Слышь? Оне че, цыгане?
— Кто цыгане?
— Ну, эти, в кино-то.
— Дура без подмесу… Грузины! — осердится он и натянет на голову лоскутное одеяло, оголяя сухие, похожие на березовые палки с шелушистой корой ноги.
А на следующий вечер они снова устраиваются рядышком на обитом железным листом сундуке перед экраном. Ей не сидится, она толкает створку и дребезгливым голосом сманивает соседку, поплевывающую напротив у ворот беззаботными семечками:
— Айда кино смотреть!
— Про че?
— Про Куташкина!
Народное средство
Вьюхов, оседлав жену, раскатывал березовой скалкой белую, будто пшеничный сочень, и смятую по краям кожу на пояснице. Жена поскуливала жалобно в подушку, сучила полными изрисованными варикозной синюхой ногами, пыталась освободиться от Вьюхова, но тот впился острыми, как кукиши, коленками в мясистые бока и, смеясь, приговаривал:
— Лежи, не дергайся. Через неделю от твоего радикулита одно название останется.
Дней через десять бабе действительно полегчало. Вьюхов, зауважав еще больше себя, наказывал:
— Да скажи своим коновалам, пусть у людей поучатся, а то закормили таблетками!
Скоро и в соседних квартирах захрустели кости и заохали недужные. А еще через неделю жену Вьюхова, распятую, как Христа, не то с переломом остистого отростка поясничного позвонка, не то с надрывом связок, увезли в больницу. Вьюхов наскреб на «огнетушитель» пенистого и шипучего вина, опорожнил без обычной радости в утробе. Посидел, задумчиво уставясь на коричневое пятнышко в стакане. Затем выудил из комода скалку, аккуратно завернул в половинку газеты и крадуче сунул, чтобы дочь не заметила, в мусорное ведро.
Беспокойная жизнь
Сижу в холодке под грушей, переполнен счастьем, как бочонок водой. Порхаю глазами с ветки на ветку, прислушиваюсь к движку неуемной пчелы. Конопля, разомлев, приснула у забора. Пугало бдит на своем посту. Соловею от умиротворения, проваливаюсь сквозь явь. И, кажется, вместо деревьев вопросы расставлены по земле. А я размахиваю топором, нажимаю на лопату. Но чем больше пластаюсь, изводя старые, заметно покосившиеся, тем больше вырастает новых — молодых и напористых…
К чему это я? А к тому, что нам, как плохому танцору, всегда что-нибудь мешает. То денег нет, маемся, где бы достать, раздобыть. То деньги есть, опять беспокойство. Хочется шикануть хорошенько, да жалко потратиться. То в правом боку покалывает, то в левом. То влюбимся, то разлюбим. Никакой передышки, без праздников и выходных изнашиваемся.
Заграничные умники говорят, что дьявол живет в человеке. Это его баловство. Выгнать, мол, его — и дело с концом. И выгоняют. Накурятся всякой гадости, напьются, порвут на себе рубахи, изувечат души, проклянут отца с матерью…
Нет, такая потеха не про нас. Пусть уж будет все по-прежнему: и денег иногда не хватает, и лишнее звякает по карманам, и тут поболит немного, и там перестанет…
А что касается беспокойства разного — на то она и жизнь. Отдохнем, еще належимся.
Как пройти на Рю Сен-Дени?
Хожу кругами. Ищу парижскую Сен-Дени. Знаю, где-то рядом. Спрашиваю — не понимают. Ругаю себя и учителей. Семь лет зубрил попеременно инглиш и дойч. А толку? Про франсе и говорить нечего. Резервуар! — вот все мое достояние.
— Как пройти на Рю Сен-Дени? — в который раз вымучиваю чудовищную фразу на помеси английского с кундравинским.
Картавит, но по-своему.
— Э-э, не добьешься, видно, — с досадой поворачиваю направо.
— Так бы и сказал, — слышу за спиной.
Удивляюсь. Женщина в коротком плюшевом пальтишке, как у моей мамы. Платок по-бабьи повязан. Мог бы сразу узнать в ней нашенскую, русскую.
— Откуда?
— Из Челябинска.
— А я из Кисловодска, — начинает размазывать слезы. — Умереть бы…
Ах, это: «Умереть бы на родной земле!» Сколько раз я слышал подобное, как молитву.
— Ну, спасибо.
— Минуточку! — догоняет. — Скажите, а нарзан еще не кончился? Бежит?
— Бежит, бежит…
Покупка
Жена дала полсотни, чтобы подыскал себе туфли. Было это накануне 8 марта. Холодно, слякотно. Около универмага топтался нетрезвый человек с крохотной собачкой за пазухой.
— Купи, мужик, а! — жалобно остановил он меня и полураспахнул телогрейку. Черный ушастый зверек затравленно смотрел круглыми, навыкат, глазами.
— Сколько?
— Семьдесят пять.
— Ск-о-о-лько?
— Японская порода, той-терьер! — заволновался человек, но великая жажда опохмелиться тут же укротила его, и он с надеждой спросил:
— А сколько дашь?
— Вот, только полста.
— Ладно, давай, — торопился он и почти вырвал деньги из рук.
Дома — взрыв эмоций. Восторг, крик, лай, слезы. Старшая прыгала до потолка, младшая пряталась в шифоньере, собачка лаяла, а жена указывала на дверь.
Наутро повалили знакомые. Жена играла роль великомученицы, а меня… Впрочем, номер этот ей не удался. Знакомые умильно разглядывали покупку, пытаясь потрогать руками, но собачка яростно рычала и упрямо лезла под диван.
Интересно, когда это было? Лет семь, наверно, назад. Мы с Кнопой топчемся у подъезда, ждем хозяйку. На скамейке покуривают пенсионеры, весело переговариваются.
— Смотри, смотри, как трясется!
— Если бы она не тряслась — давно бы замерзла.
А вот и хозяйка. Кнопа стремглав бежит навстречу, подпрыгивает, как мячик, ходит на задних лапах, исполняет акробатические номера, даже выкрикивает что-то по-своему. Их взаимоотношениям можно только позавидовать.
Мотоцикл
Горный мастер Березовского карьера Андрей Кабаков около полуночи возвращался из сыростанских гостей в Миасс. Укрываясь плащом, сквозь дождь и дрему пришпоривал железного иноходца. На повороте мотоцикл забуксовал, зауросил, и лихой наездник не совсем уверенно сошел на грешную землю, добавил газу и стал подталкивать плечом коляску. Мотоцикл поупирался немного, а потом рванул. Кабаков упал, долго боролся с длинным плащом и скользкой дорогой, а когда поднялся — удивился: ни мотоцикла, ни признаков даже…