— Как бы то ни было, капитан был самым осведомленным из нас всех, — сказал Топрик стараясь смотреть на барона, по возможности не очень мигая. — И все что он знал, он унес с собой в могилу. Нам же с Лотаром ничего не известно по интересующему вас вопросу. Быть может, теперь вы отпустите нас обратно к себе в город?
— Нет, милейший сержант! — хмуро глянул на него барон. — Неужели вы всерьез думаете, что теперь, когда вы в курсе расположения нашего лагеря я сделаю подобную глупость? Впрочем, я охотно исполню вашу просьбу, но при соблюдении вами одного достаточно простого условия.
— И что же это за условие позвольте поинтересоваться? — осторожно спросил Топрик.
— Прежде чем отпустить вас мне придется сделать из вас человекопень! — оскалив длинные песьи зубы, широко улыбнулся Садислас. — Как вам такая перспектива?
— А что такое человекопень? — спросил крайне заинтересованный Вовик.
— Это человек с отрезанным языком, проколотыми барабанными перепонками и выколотыми глазами, — охотно пояснил барон. — Кроме того, у него отрублены кисти рук и обе ступни.
— Но он, же умрет от кровотечения! — воскликнул Вовик в ужасе.
— Уверяю тебя, что нет! — расхохотался Садислас. — Лекарь Кранц тщательно зашьет все раны и выходит пациента. Он, наверное, со счета сбился, скольких уже человекопней настругал за всю свою жизнь.
— Но откуда такая звериная жестокость? — с болью в голосе спросил Топрик.
— Не скажите, сержант! — лукаво погрозил ему длинным наманикюренным ногтем Садислас. — Превращение врага в человекопень — это в высшей степени гуманный акт, я бы даже назвал его подлинным апофеозом гуманизма.
— Это почему же, позвольте спросить? — иронично поинтересовался Вовик.
Садислас хотел было ответить своей обычной резкостью, но в самый последний момент отчего-то передумал и чарующе улыбнувшись, пояснил:
— Ну, хотя бы потому, что вы останетесь живы мой юный и любопытный друг! Человек, подвергнутый этой операции, становится слеп, глух и нем, как пень. На нем можно колоть дрова для кухни, а он не издаст ни звука. Кроме того, он не в состоянии ничего написать, то есть, при всем желании не сможет передать никакой информации врагу.
— Нет, уж увольте! — рассерженно проворчал Топрик, оглаживая седые усы. — Согласен гнить на чужбине, зато с целыми руками ногами!
— Фу, как непатриотично, сержант! — укоризненно покачал головой Садислас. — А я отчего-то думал, что вы как и подобает верному слуге, принесете себя на жертвенный алтарь, во имя своего хозяина герцога Бульдожского!
Топрик ничего не ответил, лишь сердито засопел в ответ. Наученный горьким опытом Жопрея, он решил не перечить скорому на расправу Садисласу. Но тот не унимался и весь остаток дня развлекался тем, что постоянно проходился по поводу нежелания Топрика вернуться в Трехпалый город в качестве человекопня.
Вовика всесильный барон не задирал, чем внушил ему сильное беспокойство. Более того он время от времени бросал на него благосклонные взгляды, задумчиво теребя свою нижнюю губу холеными наманикюренными пальцами. Даже самому последнему глупцу из числа латников было понятно, что Садислас имеет на молодого парня определенные виды.
Во время ужина, когда воины расселись возле костра и принялись за трапезу один из солдат Садисласа церемонно поклонившись, сказал Вовику:
— Баронесса, не передадите ли мне кусок мяса пожирнее?
Вовик машинально потянулся было к деревянному блюду, на котором лежали нарезанные ломтями куски мяса, когда до него внезапно дошел смысл сказанного. Раздавшийся со всех сторон издевательский хохот солдат подтвердил его самые отвратительные догадки.
Вспыхнув словно порох, он выхватил у сидящего рядом с ним латника кинжал из ножен, висевших на поясе. Никто и глазом не успел моргнуть, как Вовик стремительно вскочив с места, ринулся вперед. При этом он попал ногой в миску с мясом, поскользнулся на ней, и чуть было не угодил в костер. Но уже в следующее мгновение с размаху полоснул своего обидчика ножом по горлу.
Все повскакали со своих мест и громко ругаясь, схватились за оружие. Вернувшийся из кустов, куда ходил облегчиться, Садислас хладнокровно смотрел на то, как воин тщетно пытается зажать рукой страшную рану на шее. Когда жизнь покинула грубияна, он рухнул головой прямо в костер, взметнув сноп искр и сотрясаемый агонией. Отвратительно запахло горелыми волосами и паленой человеческой плотью.