Часто, когда он видел Большелобую вместе с Лежащим Зубром, особенно, если она счастливо улыбалась, глядя на того влюбленными глазами, его охватывала дикая ярость. В такие моменты он внезапно ощущал в себе страшную силу, походка его делалась необычайно легкой и пружинистой. Даже радость, как будто овладевала им. Вскоре затем он вдруг начинал быстро вращать над головой палицей, словно намереваясь ударить кого-то, но делал это бессознательно, не помня себя. Через несколько мгновений он, как бы спохватившись, резко останавливался, опускал руки и впадал в апатию: тоскливое спокойствие и безразличие ко всему овладевали им. Его не возбуждали даже мысли о Большелобой. Забытье длилось недолго: он сам не замечал, как выходил из него.
Недоступность любимой женщины еще больше разжигала страсть. Он постоянно думал о ней, страдал, ревнуя к Лежащему Зубру. Это было, как наваждение.
Подобно другим мужчинам племени Ловчее Рыси поначалу волновала только красота тела чужеземки. С удивлением он вспоминал теперь, что прошлым летом не понимал мужчин, которые восторгались красотой Большелобой. Во внешности ее он видел только необычность, но не видел еще тогда в этой необычности красоту. По мере того, как все более его чувствами и сознанием овладевал образ возлюбленной, ее лицо тоже становилось ему все привлекательней. Но то, что оно тоже красиво, он почему-то понял неожиданно для себя. Тогда Большелобая вышла из пещеры. Он увидел ее и, как обычно, сразу устремил на нее вожделенный взор и стал нескромно ласкать ее взглядом (впрочем, в понимании первобытных людей ничего нескромного в этом не было). Большелобая почему-то смутилась, увидев его. Наверное, поэтому не заметила пару камней на пути и ушибла об один пальцы ноги. Она невольно опустилась на колено и стала потирать ушибленное место. Лицо ее сморщилось от боли, сделалось некрасивым. Ловчее Рыси заметил это. Но вот морщинки на ее лице разгладились, и он вдруг увидел, что оно прекрасно. Большелобая посмотрела на Ловчее Рыси своими большими ясными глазами, и этот взгляд сказал ему так много, что он внезапно ощутил необычайно радостный подъем в душе, какого ранее еще не знал, какое испытывает человек, когда вдруг осознает, что казавшееся ему совершенно невозможным, совершенно несбыточным, на самом деле возможно и скорей всего даже достижимо уже в ближайшее время.
К другим женщинам Ловчее Рыси испытывал только грубое страстное влечение. Большелобая тоже возбуждала в нем сильное желание, даже гораздо более сильное. Однако это было совсем иное чувство, еще неведомое ему, одухотворенное какими-то особыми, пусть порой мучительными, но все же большей частью упоительными переживаниями.
У него были две жены. Два года он с ними жил и думал, что любит их. Но слишком юн он был тогда, чтобы испытать это чувство. Жен он завел себе, как и всякий охотник, не по возрасту рано. Каждый юноша, едва мужчины начинали брать его на охоту, старался скорее обзавестись женой, причем не одной, а стремился иметь их как можно больше, чтобы все видели, что он настоящий охотник. Редко кто надолго сохранял привязанность к своим первым женам. Дети, которых они родили от него, прожили совсем мало. Когда те были живы, Ловчее Рыси ничуть не утруждал себя заботой о них и лишь изредка играл с ними ради собственной забавы. Однако смерть их поразила его ужасно, и он долго не мог смириться с мыслью, что нет больше и никогда не будет этих трогательно-хрупких и ласковых мальчиков, которые всегда так радовались его возвращению с охоты. Ловчее Рыси считал, что умерли они по вине матерей, и это еще более усиливало его неприязнь к женам. Тем не менее, он часто овладевал то одной женою, то другой, овладевал с жадной неукротимой свирепой страстью, однако только потому, что его молодая активная мужская природа требовала выхода своей неиссякаемой мощной энергии. Эти сближения были совершенно то же, что совокупления животных. Ни малейшего любовного чувства в них не проявлялось.
В стремлении затмить Лежащего Зубра охотничьими подвигами Ловчее Рыси был неутомим и бесстрашен. Изнемогал ли он от усталости на горной тропе, чувствуя, что уже не в силах преследовать быстроногое животное, замирал ли в нерешительности, слыша раскатистый рев потревоженного хищника, мысль о соперничестве возвращала ему силы и самообладание. Он стал приносить с охоты столько же добычи, сколько и Лежащий Зубр. Они сравнялись славою. Сородичи даже стали спорить кто лучший охотник племени - Лежащий Зубр или Ловчее Рыси.
Наш герой уже давно заметил, что Большелобая выделяет его из числа остальных безнадежно любящих ее мужчин, не то чтобы вниманием, а какой-то мягкостью, с которой к нему относилась, даже добротой, тогда как на других только дико огрызалась. Это окрыляло его и распаляло еще больше. В духе образа мыслей первобытных людей Ловчее Рыси думал, что именно охотничьим своим заслугам он обязан тем, что перестал быть совершенно безразличным неприступной чужеземке. В действительности причина была не в этом: юному неандертальцу не хватало сообразительности учитывать в своих предположениях то, что отношение к нему возлюбленной стало заметно лучше еще до того, как он сумел снискать славу на охоте.
Наконец ему стало окончательно ясно, что не состязание в охотничьих подвигах, а только победа в настоящем боевом единоборстве даст возможность овладеть любимой женщиной. Но решиться на смертный бой с противником, сила которого страшила даже самого вожака, было нелегко. Ловчее Рыси старался это сделать, но никак не мог. Каждое утро просыпался он с лютой ненавистью к своему сопернику и уверенный, что сегодня-то уж наверняка с ним сразится. Целый день был уверен в этом и был готов к этому, но лишь наступал решающий момент, как он цепенел от страха и чувствовал, что совершенно не в силах решиться напасть на врага. Словно какая-то непонятная невидимая стена возникала между ними. Остаток дня и полночи он проводил, угнетенный сознанием своего бессилия, проклиная себя за трусость. Чем больше проходило времени, тем непроницаемей становилась стена, которую он не мог преодолеть. Долго он мучился так, но пересилить себя не сумел. Все решил один случай.
2
Острия скал, видневшиеся над вершинами деревьев, обагрил закат. Небо из голубого стало синим. Облака заметно посерели, но края их, обращенные к солнцу и тоже обагренные им, ярко горели, радуя взор. Меж облаками, находящимися ближе к западному небосклону, светились необычайно нежного изумрудного цвета пространства.
В лесу уже стало сумрачно и таинственно, но по мере того, как Ловчее Рыси поднимался вверх по склону, становилось все светлее. Юноша возвращался с охоты, волоча за ногу убитого кабана.
Дойдя до гряды крупных корявых камней, светлеющих в зарослях рослого кустарника, Ловчее Рыси остановился, чтобы перевести дух. Затем из расщелины в одном камне достал свою набедренную повязку, которую привык оставлять здесь, отправляясь на охоту, стряхнул с нее муравьев и надел. Возможно, кому-то покажется, что в отношении неандертальцев автор явно преувеличивает то чувство, которое заставляет человека стыдиться своего обнаженного тела. Было ли оно у них, это чувство? Не ходили ли они друг перед другом без всякого стеснения совершенно нагими, если даже в иных современных племенах африканских дикарей принято вообще обходиться без какой-либо одежды. Однако нужно учитывать, что такой обычай существует в местах с очень жарким климатом. Автор берет на себя смелость утверждать, что у поздних неандертальцев, которых он описывает, упомянутое чувство стыдливости в известной мере уже развилось. И вот почему. Исследователи эволюции человека пришли к мнению, что ничто так не продвигало его по пути прогресса, как критические климатические условия, в том числе глобальные похолодания, которые в народе принято называть ледниковыми периодами, а среди специалистов - оледенениями. Каждый такой период продолжался многие тысячи лет и заставлял людей серьезно заниматься шитьем теплой одежды. Длительное время неандертальцы, живущие в особенно суровых условиях тогдашней Европы, вынуждены были ходить в звериных шкурах, закрывавших значительную часть тела. Они почти не расставались с одеждой. Когда же снимали, то нагота ослепляла их. Конечно, в определенных случаях она радовала, нравилась, но в остальных, казалась странной, ненужной. Это впечатление, равно как и явное возбуждающее воздействие женской наготы на соперников в вечной борьбе за женщин, постепенно формировало понятие недозволенности выставлять на всеобщее обозрение обнаженное тело, особенно интимных мест, которые в течении очень короткого и довольно холодного лета стало принято прикрывать набедренной повязкой. Есть полное основание предполагать, что этот сложный психологический комплекс под названием стыдливость развивался у достаточно умных неандертальцев, а возможно, и их ближайших предшественников, во времена оледенений. Но несомненно, что в продолжение глобальных потеплений, которые тоже длились тысячи лет, он исчезал. Однако далеко не сразу, хотя бы потому, что проходило очень много времени прежде, чем теплело настолько, что надобность в одежде становилась совсем небольшой. Мы же описываем эпоху, когда было самое длительное оледенение, в науке получившее название Вюрмского. Для этого оледенения характерны были неожиданные, относительно короткие (длиною в четыре - шесть тысяч лет) глобальные потепления. Изображаемые здесь события происходили приблизительно сорок - сорок пять тысяч лет назад. Ученые называют это время Средневюрмским межсезоньем. В сравнении с прежним продолжительным очень холодным периодом климат стал значительно теплее, приблизительно таким, как сейчас. Но во многих местах, в том числе в Западной Европе, где развертываются действия нашего повествования, климат еще оставался весьма суровым, не мягче, чем, скажем, в современной Сибири. Поэтому значительную часть Западной Европы покрывали леса таежного типа. Температура еще отнюдь не располагала к тому, чтобы не уделять должного внимания одежде. В ней люди ходили большую часть года, что не могло не способствовать сохранению привычки прикрывать интимные места, для чего в летнее время использовалась набедренная повязка. Стоит, однако, заметить, что, если не было слишком холодно, женщины не прикрывали одеждой грудь. В самом деле, стоит ли стесняться, когда ее и так все часто видят во время кормления младенцев, а рожали и вскармливали они их очень часто. Неслучайно обычай не скрывать женскую грудь существовал у первобытных народов Нового света, увиденных первооткрывателями, как и существует ныне у многих еще диких племен аборигенов Африки, Америки, Австралии. Ну, а вопрос, почему в те давние времена люди занимались охотой обнаженными, вряд ли у кого возникнет, как, наверное, он не возник и у уже упомянутых первооткрывателей, запечатлевших в своих рисунках совершенно нагих охотников-дикарей. Пусть простит читатель автора за то, что он злоупотребил его терпением и позволил себе столь пространное отступление: оно вызвано необходимостью дать важное пояснение.