Даже в эпоху непосредственного общения вождей в массы Челышев отворачивался от всего восторженно-советского, и сам Лев Троцкий не подогрел в нем интереса к победе пролетарского дела.
Весной двадцать третьего года, воздавая должное рабочему классу и студенчеству губернии, нарком-военмор заглянул на день в Пашкин город. В Горном институте Челышеву билета на встречу с вождем не выдали, но на стройке, где он поднялся до помпрораба, в общий список внесли. Зал бывшего купеческого собрания был забит часа за полтора до начала. Не желая мозолить глаза институтским комсомольцам, Павел забрался на самый верх. «Погляжу, — подумал он, — с чем его едят. Кумир все-таки!..»
Под аплодисменты, под истошные выкрики «Да здравствует вождь красного фронта!», «Да здравствует вождь мировой революции!», «Ура великому народному вождю Красной Армии!», наркомвоенмор был на руках внесен комсомолками на сцену и бережно усажен за длинный, покрытый красным сукном стол. К удивлению Павла, Троцкий был не во френче с бранденбурами, а в цивильном. Вождь казался мрачным и усталым. Широкий лоб нависал над нижней частью лица. Впрочем, шел второй час ночи и Троцкий уже отвыступал у военных, у путейских, у металлистов и в губкомитете.
— Товарищи, слово предоставляется представителю стройупра, — поднялся сидевший рядом с вождем секретарь партячейки Горного института.
— Троцкому! Троцкому!.. — вопил зал.
— Тише, товарищи, — поднял руку секретарь. — Лев Давыдович непременно выступит. Но сначала вы, товарищ Дембо…
Крохотный очкастый паренек, весь дрожа и все-таки важничая, выскочил на трибуну и, выхватив из нагрудного кармашка листок, зычно, от волнения сбиваясь, прочел:
— Протокол экстренного заседания расценочно-конфликтной комиссии стройупра номер один. Постановили: «зачислить товарища Троцкого почетным маляром 1-го стройупра и с 12-го апреля 1923-го года начислять ему тарифную ставку по седьмому разряду, руководствуясь тарифом союза строителей».
Снова зал сотрясли «ура» и приветствия «стальному вождю», «мировому вождю», «народному красному вождю», но Троцкий даже не улыбнулся.
«Привык», — подумал Павел.
— Слово предоставляется… — успел лишь выкрикнуть партсекретарь, и зал тотчас взревел и не умолкал минуту, две, десять… Теперь утихомирить его мог лишь наркомвоенмор, что он и сделал, выйдя к трибуне. Движения у «стального вождя» были заученные. Видимо, сказать речь ему было не сложней, чем высморкаться.
Бросив несколько крылатых фраз о бескорыстии и энтузиазме молодежи, Троцкий тут же оглоушил всех, заявив, что Соединенные Советские Штаты — страна бедная, в тридцать шесть раз беднее Американских Соединенных Штатов. Капиталисты нас могут купить с потрохами. В один год своими долларами они погубят всю нашу национализированную промышленность, если мы не ощетинимся и не выставим барьером монополию внешней торговли. Зал замер от страха, а Троцкий своим и в самом деле железным голосом призвал не щадить сил и работать, работать и не щадить сил. И еще раз экономить и экономить.
— Надо проявлять чудеса героизма! — кричал Троцкий. — Как проявлял их маленький эксплуататор, мелкий хозяйчик. Тот не жалел ни себя, ни жены, ни детей, спал по четыре часа в сутки, урезывал себя в каждом пятаке, но зато прошел период первоначального капиталистического накопления. И нам нужно бороться с такой же страстью, но за пятак советский, социалистический! И тогда, несмотря на нашу жалкую, постыдную бедность, мы вытащим страну из нищеты и капиталу не сдадим!
Зал качало от оваций, а Павлу было тоскливо и одиноко. Он с трудом протиснулся к запасному выходу. Не хотелось сталкиваться с сокурсниками. Они бы насели: как, мол, тебе Троцкий? А правду разве ответишь?
Перегоняя Челышева, сверху повалила толпа, и он свернул в курилку переждать, пока спадет энтузиазм и комсомолия разбредется по общежитиям. Однако когда через четверть часа Павел выглянул на винтовую лестницу, оказалось, что низ ее, точно мухами, усеян парнями и девчатами в пиджаках и кожанках, а перед ними стоит народный вождь.
— Как вам, Лев Давыдович, не боязно перед столькими людьми говорить? — спросил один хлопец.
— А тебе что, страшно? — удивился Троцкий.
— Еще как!
— Если в зале двести человек — страшно?
— Две-ести?! Если двадцать — и то…
— А когда — пять?
— Ну, пять — куда ни шло…
— Тогда убеди себя, что в зале не двести или тысяча двести, а всего один человек и тот болван, — улыбнулся Троцкий.
Все загоготали, а Павел опешил: «За людей нас не считает. Что ж, за ним сила. Клим говорил, что Троцкий пулеметами красные полки поворачивал. Они драпали, а он их выстраивал шеренгами, выводил в расход каждого десятого и снова на чехов гнал. А тут, думает, без пулеметов обойдется. И ведь обходится…