- Гад-сволочь, сволочь-гад...
Сама к Михал Степанычу она не кинется, а он проходит в комнаты, что-то там ворошит, двигает, хотя времени у него - считанные минуты.
Маша все нетерпеливей шепчет: ,,Гад-сволочь..." Но партизан ведет себя так, словно в квартире пусто. Наконец он возвращается в коридор, вертит поводок в замке. Вся пылая, Маша прижалась лбом к холодной меди водопроводного крана. Ну, кто кого?!
И тут партизан толкает кухонную дверь...
"Веселые были игры..." Мария Павловна вздрагивает за ширмой. Ей кажется, что она сидит возле мертвой матери целую вечность. Но по ту сторону ширмы спор только еще разгорается.
- Конечно, Православную Церковь можно винить, что она не объединила князей для отпора татарскому нашествию, - говорит Машин друг. - Но согласитесь, Павел Родионович, что это взгляд прагматический и поэтому русскому сознанию бесконечно чуждый. Монголы были русской голгофой. Их ниспослали России во искупление ее грехов. Всякий иной взгляд не только кощунствен, но даже абсурден. Монголов было меньше, чем россиян, и если бы не Предначертание, русские отбросили бы азиатов.
- Как мадьяры и чехи? - спрашивает Челышев.
- Примерно... Но России был открыт иной путь. А чехи и мадьяры, отогнав монголов, закоснели в своем бюргерски-желудочном полугрехе.
- И за это их впоследствии утюжили танками?
- Мы говорим о другом... - хмурится гость.
- Папа, не богохульствуй! - кричит из-за ширмы Мария Павловна, и старику становится не по себе.
Всего лишь полгода назад Машенька публиковала статью в журнале "Наука и религия", и сколько Павел Родионович ни убеждал ее, мол, непорядочное это дело, Машенька небрежно отмахивалась: дескать, религия - всего лишь размягчающий мозги обман. Поэтому можно, не кривя душой, опровергать ложь Церкви. Да и о чем другом сегодня напишешь честно? "Далась тебе Церковь! Что ты в ней оставила?" - вздохнул тогда Челышев и напомнил анекдот: пьяный ищет под фонарем рубль. ,,А где его посеял?" - спрашивает прохожий. "Под забором". - "Зачем же здесь ищешь?" - "А тут светло..." "Вот все вы так, - добавил от себя старик. - Пишете не о том, что наболело, а о том, что позволено. И это еще самые честные..."
Так обстояло дело всего полгода назад. А теперь длинноволосый приятель дочери бубнит:
- Счастье России, что Владимир принял православие...
И старик сердится: "Лучше бы она спала с ним без религиозных диспутов". Но, очевидно, без диспутов Машенька уже не могла.
- А Владимиру ничего другого не оставалось, - роняет старик. - Все заранее было предопределено, только не Небом, а вполне низменными обстоятельствами.
- Какими, Пашет? - спрашивает зять.
- Гео-гра-фи-ей. Днепр с севера тек на юг, то есть из варяг в греки. Куда товар везли, оттуда и Церковь вывезли. Кроме Византии, некуда было податься. К католикам же рек нету. На запад - леса да Карпаты. Даже татары туда не прошли.
- Географически, возможно, вы правы, - соглашается гость. - Но ведь география тоже предначертана... Почему, Павел Родионович, вы так равнодушно, даже без намека на боль, выводите русскую планиду? По-вашему, мы народ без альтернативы?
- Вовсе нет. Просто, когда запаздываешь, дорогу выбирать некогда. Вот если бы Господь соблаговолил расположить Россию в Эгейском море или на Адриатике, тогда бы дело пошло веселей. А Он засунул ее в снега да в чащи, где один путь - по воде. Вода же текла в Византию... С тех пор сколько ни прорубаемся, в Европу не пробьемся. А на восток и удобней, и спокойней. Перед монголами и китайцами за отсталость не стыдно.
- Странный у вас патриотизм. Извините, Павел Родионович, но мне кажется, у вас на душе что-то тяжелое... Если позволите, приеду побеседовать. Может быть, помогу...
"Он со мной, как психиатр", - усмехается старик. - Всегда рад, - отвечает гостю. - Но и при ребятах можно.
- Разумеется, Марьюшка и старенький - нам не помеха. Но вы сегодня нервничаете. Вас испугала смерть.
- Она ко мне ближе.
- Никто не знает своего часа. Так что не бойтесь ни смерти, ни мертвых.
"Каков сопляк! - злится Челышев. - Не бойтесь мертвых!" Не пугался их однажды Пашка Челышев. Была такая неделя в покойницкой. Только тот нестрах весь держался на грехе. "Но если есть грех, стало быть, есть Бог..." - говорит себе старик, и неожиданность вывода его смущает.
В коридоре раздался протяжный властный звонок, не оставлявший сомнений: за трупом. Однако в комнату ввалился светловолосый детина в железнодорожной форме. Рослая Машенька была ему по плечо. Минуты две она обнимала красавца и плакала, а потом железнодорожник протянул длиннокудрому руку и назвался:
- Челышев. Виктор.
Длиннокудрый недоуменно посмотрел на старика: как, мол, вам, Павел Родионович, удалось взрастить такого викинга?
- Однофамилец, - усмехнулся старик.
- Папа, прекрати паясничать! - накинулась на отца Мария Павловна.
- Ну и однофамилец. А вам жалко? Да? - насупился викинг.
- Что вы, что вы, Виктор? - Длиннокудрый опустил отчество, заподозрив некую семейную тайну.
- Мы не ждали, что ты так быстро. Тебя по селектору вызвали? - спросила Машенька.
- Ага. Мы с утра пошли под разгрузку, а холодильник не берет. Ну, я сразу к вам...
- Виктор возит мясо, - сказал Токарев.
- Кормите столицу? - ласково спросил гривастый.
- Кормим.
- И себя не забываем, - усмехнулся старик.
- Папа, я тебя выгоню... - пригрозила Машенька.
- Ну что ты, Пашет, в самом деле? - покраснел зять.
- Пусть его болтает... Я что, голодающий, да? - обдал старика презрением железнодорожник. - Нужно мне мясо? Я на севере, да? Вот мы тут недавно у Белого моря сгружались, так там вправду смех был. Вся станция высыпала глядеть. Я одного старого хмыря пытаю: "Чего глаза вылупил? Туш мороженых не видал?" А он мне нахально: "Когда-то видел, а больше не увижу. Каким счастливым везете?" - "Наряд, - говорю, - на зверофермы. Песцы пшенных концентратов есть не могут". Ну, он тут стал мне шурухтеть: "Людей, падлы, не кормите, а животным не жалко". Тогда я взял его за грудки и спрашиваю: "Да какой с тебя, папаша, мех?" Х-ха, - засмеялся викинг.
"И я должен слушать байки этого мурла?!" - подумал старик. - Пойду, сказал он и поднялся. - Санитары, может быть, вовсе не приедут...
- А ты что - здесь ради них? - вспыхнула Мария Павловна.
Старик побагровел от стыда, но, боясь перерешить, заковылял к дверям.
- Сядь! Папа, сядь на место! Ах так?! Ну ты у меня попомнишь! Ты у меня в ногах поваляешься! - закричала Машенька.
- Маша! Пашет! - Григорий Яковлевич выбежал в кухню, но старик уже спускался по черной лестнице.
- Чудак, ну куда ты от нас денешься? - сказал Токарев и воротился в комнату. Мария Павловна, всхлипывая, опять обнимала железнодорожника. Токареву стало скучно, захотелось, чтобы поскорей увезли тещу и он мог бы с чистой душой отлучиться из дому.
Марии Павловне тоже не терпелось рассеяться. Но сейчас уйти было некуда. Разве что в прошлое...
В последнюю военную зиму в нее были влюблены не только старшеклассники мужских школ, но даже ходячие раненые из госпиталей. Сам Валяба-Бокс, двадцатилетний главарь городской шпаны, непонятно, за что освобожденный от фронта, называл Машу "звездой счастья".
Но вот однажды в шахтерском клубе Маша наткнулась на Гришека Токаря. Они не виделись три года. Надька изредка навещала Варвару Алексеевну, но Гришек Челышевых избегал. Очевидно, не мог простить, что бросили стариков. А ведь если б не бросили, не жить Гришеку в этом сибирском городе и не кружить бы сейчас в вальсе очкастую тетеху. Тетеха была в платке, телогрейке, в ватных брюках и валенках. С виду - сторожиха или разнорабочая. Но Маша догадалась, что это - жиличка Токарей, недавняя лагерница.