Я с трудом удержал улыбку, вспомнив, что одна моя гостья едва ли была старше другой лет на двенадцать, не больше.
Но выглядела княгиня, конечно же, превосходно и даже обворожительно. Роскошное темно-синее платье с декольте, тонкая шерстяная накидка на плечи, которая одна наверняка стоила дороже всего гардероба Арины Степановны вместе взятого. Туфли на высоченном каблуке. И, разумеется, внешность. Подаренная самой природой и доведенная до совершенства косметикой из Парижа и родовым Даром. Простой смертный наверняка потерял бы голову, окажись с ним рядом такая женщина.
Не то, чтобы на меня совсем не действовала притягательность Воронцовой — и все же я видел чуть больше, чем другие.
Ее сиятельство изменилась. Сухость кожи не могли скрыть даже дорогущие крема. В волосах не было ни единого седого — но уже благодаря краске, а в уголках глаз собрались крохотные морщинки. И даже сам Дар, истинная сущность княгини — съежился, пожух и ослаб. Она до сих пор превосходила меня по магическому классу — формально, во всяком случае. Но теперь я без труда “считывал “ ее — и вряд ли Воронцова смогла бы мне помешать… Даже если бы почувствовала.
Несколько месяцев вдали от родового Источника сделали свое дело, а собственных сил поймать ускользающую молодость уже не хватило. Княгиня постарела — и внешне, и внутри. Она без приглашения уселась в кресло напротив, метала глазами молнии, без всякого стеснения буквально давила меня своей выдающейся… ну, скажем, харизмой — но настоящей, истинной уверенности у нее не осталось и капли. Только страх, который я ощущал почти физически.
— Это неслыханно, князь! — Воронцова явно подготовила гневную речь заранее. — Заставить женщину подняться в такую рань, ехать…
— Доброго утра, ваше сиятельство… Присаживайтесь, пожалуйста. — Я указал на кресло, которое Воронцова уже и так успела занять. — Вы ведь догадываетесь, для чего я вас позвал?
— Не имею и малейшего представления! — скривилась Воронцова. — Но если уж вам так хотелось увидеть мою персоны — могли бы потрудиться приехать в город или хотя бы…
— Господин имеет право призвать вассала. Но никак не наоборот. — Я пожал плечами. — И не вижу ничего неправильно в том, что я этим правом воспользовался.
— Правом? — Воронцова в очередной раз изобразить праведное возмущение — но совсем неудачно. — Думаете, если я назвала вас своим господином и защитником, вам позволено…
— Именно так я и думаю. Вернее — точно знаю, — отрезал я, — что мне позволено, а что — нет. И поэтому вы ответите на все мои вопросы. По своей воле — или даже против таковой, если я того пожелаю.
Мой Дар освободился лишь на мгновение — но его хватило, чтобы Воронцова поняла: я не только прекрасно осведомлен о заклятии Приоритета, но и сумею им воспользоваться. Хватит и умения, и силы.
И уж тем более — наглости.
— Прошу меня извинить, князь. — Воронцова склонила голову. — Я забылась.
— Всякое бывает, — улыбнулся я. — Где ваш сын… Дмитрий, кажется?
Разумеется, я прекрасно помнил имя наследника рода — со дня нашей дуэли не прошло и года. Но зато теперь Воронцова наверняка сообразила: его мнение насчет всего, что было или будет сегодня сказано, меня ничуть не волнует… И что я не постесняюсь использовать любые рычаги, какие окажутся под рукой.
На мгновение в глазах княгини мелькнула злоба, потом страх — но они тут же сменились тоской.
— Сейчас Дмитрий в Париже, — негромко проговорила она. — Но я не понимаю, какое отношение…
— Вот и славно. — Я махнул рукой. — Пусть там и остается — меньше будет шуму. Родовой Источник Воронцовых сейчас подчиняется вам, не так ли?
— Да. Формально, во всяком случае.
На этот раз в глазах княгини не было и намека на удивление — только тревога. Похоже, ее сиятельство уже успела сообразить, к чему я клоню.
— Отлично. Значит, все именно так, как я и предполагал. — Я удовлетворенно кивнул. — Вы отлучите своего сына от рода.
— Что?..
— Я не собираюсь требовать суда или даже появления Дмитрия в столице, Хотя, как вы понимаете — мог бы. Но для всех будет лучше, если он вообще больше никогда не вернется в Россию. И даже сменит фамилию. — Я сделал паузу и покосился на висевшие на стене часы. — Разумеется, я не буду возражать, если вы назначите ему достойное пожизненное содержание.
Воронцова нервно усмехнулась — так, будто приняла все, что я говорил, за какую-то нелепую шутку. И только через несколько мгновений замерла, сверкнула глазами, побледнела — и, наконец, заговорила.