Я только глазами хлопала. Эх, знал бы Толик, насколько он близок к истине! Как там сказала тетушка: «Хочешь остаться незамеченным — встань под фонарем»?
— Ты нас раскусил. Да, это принц одной влиятельной державы. Его жизнь в опасности, и я прячу его прямо тут, в особняке, чтобы лишний раз не светить на улице. Если кому-нибудь проговоришься, и за Джемсом придут — имей в виду, его гибель будет на твоей совести. А заодно и крах политической стабильности в Европе.
Как ни странно, уловка сработала наилучшим образом. Малкин и Шурка в голос заржали, предложили мне подкалымить сочинением дамских романов и не морочить голову серьезным людям, после чего ушли обговаривать порядок съемок эпизода.
Обсуждение длилось так долго, что я успела сварить и выпить кофе, накормить своего вечно алчущего еды фамильяра и совершить небольшую экскурсию по тем уголкам особняка, куда до сих пор не успела добраться.
Вообще-то, цель была не познавательная — я просто хотела побыть наедине с собой, без топчущихся везде и всюду толп творческого народа. И когда вспомнила, что так ни разу и не залезла на чердак, очень обрадовалась. Вдруг там меня ждут какие-то особенно забористые тайны и секреты?
Вместо тайн и секретов я обнаружила на обширном чердачном пространстве целые залежи пыли — похоже, приглашенные Толиком уборщики обошли это место стороной. Или фронт работ ограничили жилыми помещениями, а чердак оставили без внимания. Пыль клубилась по углам, стелилась серым ковром на полу и уютно кутала закрытые серой тканью шкафы, сундуки и коробки.
Я захватила с собой лампу, но оказалось, что круглое окошко вверху дальней стены дает вполне достаточно света. Задерживая дыхание, чтобы не наглотаться пыли, я принялась аккуратно потрошить залежи старинного арбенинского добра. Любопытство меня мучало изрядное, но поначалу ничего интересного в руки не попадалось.
Сундуки были под завязку забиты одеждой, оставшейся, наверное, от пропавшего без вести хозяина. В буфете беспорядочной неровной горкой высились блюда и тарелки, в одном углу теснился сиротский хоровод старой мебели с отломанными ножками и продавленными облезлыми сиденьями. Неужели я напрасно явилась искать здесь хоть что-нибудь этакое, занимательное?
Безнадежно оглядевшись еще раз, я было уже повернула к выходу, и тут заметила обернутые плотной бумагой прямоугольные свертки, составленные в ряд за изломанными стульями и креслицами. Достаточно было ковырнуть упаковку один раз, и мне стало понятно, что под ней скрываются какие-то картины. Теперь ничто не остановило бы меня от небольшого акта мародерства: я должна была увидеть, что изображено на закинутых в чердачный угол полотнах, просто должна была, и все тут.
Это были пейзажи — Венеция с ее отсыревшим величием и деревенское поместьице, ухоженное и уютное, в окружении старых лип и тополей. И еще пара портретов, которые я рассматривала с куда большим интересом. С одного весело усмехалась холеная девица в наряде примерно века XVIII, с прихотливой прической каштановых кудрей, перевитых жемчугом. С другого смотрел молодой мужчина в пудреном парике и темном камзоле. Скула перечеркнута шрамом, как у пирата, а взгляд — цепкий и внимательный. Почему-то мне показалось, что портреты — семейные, хотя парными они не выглядели. Как знать, может, это какие-то предки Романа Арбенина, так внезапно и загадочно исчезнувшего из нашего мира.
Вдоволь налюбовавшись на свою добычу, я завернула картины обратно, прислонила их к стене и спустилась обратно в суматоху съемочного дня. К этому времени наш мэтр уже предпринял краткое совещание с Бенедиктом и решил, что сцена нападения на короля будет сниматься на природе.
— Должен же его величество дышать свежим воздухом, — пояснил Толик, поймав меня на крыльце. — Кроме того, в доме все-таки места маловато. А тут вон, полянка, дерись, сколько влезет. Мужики говорят, что все поместятся, — и актеры, и массовка, и камеру вон там, у кустиков, можно поставить.
Я кивала, а сама все еще раздумывала, что за парочка изображена на старых портретах с чердака. В лице девушки было что-то неуловимо современное, как будто она принадлежала вовсе не Галантному столетию, и была моей ровесницей. А взгляд мужчины наводил почему-то на мысль о том, что он привык быстро оценивать любого встречного и хорошо понимал человеческую натуру.
— Алена, проснись! — я так задумалась, что перестала кивать в такт Толькиной речи, и он сразу же это заметил. — Спать ночью надо, а сейчас работать пора. Иди, прикинь мизансцену с ребятами.