Король понял, что на помощь ему никто не придет: ни городская администрация, и пальцем не пошевелившая против бунта в центре Парижа, ни Национальное собрание, которое лучше притворится глухим, ни верные королю солдаты. Глубоко униженный монарх дал приказ кучерам развернуться. В Сен-Клу он решил не ехать.
«Сопровождаемая Национальной гвардией до дворца карета подъехала к парадному входу, — продолжала моя госпожа в своем отчете брату. — Едва пассажиры — члены королевской семьи, гувернантка детей (моя скромная особа), ее камеристка, демуазель Берто, и один слуга вышли из кареты, как их окружили гвардейцы и грубо потеснили.
Один из подлых парней положил мне на талию свою левую лапу и попытался меня поцеловать. Я мгновенно ткнула ему в ребра локтем, потом слегка повернулась и влепила ему меткую оглушительную оплеуху.
— Лапы прочь, ты, дерьмо, — прошипела я, — или я двину тебе по твоим гнилым яйцам.
Другие солдаты расхохотались, и я поспешила ретироваться. Только я успела проскользнуть в здание вслед за слугой, как дверь захлопнулась. Я еще только услышала, как мне вслед ошеломленный национальный гвардеец крикнул:
— Дрянь паршивая. Пусть тебя жирный кабан поимеет.
Он, конечно, имел в виду короля.
Эта Страстная неделя навсегда останется у меня в памяти. Теперь и самому неисправимому оптимисту должно было быть ясно, как опасно для жизни стало пребывание в Тюильри.
Защита Лафайета не стоила ни су: самые низшие чины могли пошатнуть его авторитет, и поддержка Мирабо не считалась».
— Теперь господствует только чернь. — Франсина дю Плесси была убита, когда я снова распаковывала ее сундуки с одеждой. К этому же добавилось еще одно событие, о котором писали все газеты.
В одной из самых своеобразных, но и самых красивых церквей Парижа хранились мощи святой Женевьевы, покровительницы города, которые верующие веками почитали как реликвию. Церковь Сент-Этьенн-дю Мон была местом паломничества и поклонения тысяч людей, которые просили святую о помощи.
Церковь была полна пожертвований. И я после счастливого рождения моего сына пожертвовала святой Женевьеве толстую свечу.
И именно покой этой любимой святой города нарушили довольно некрасивым образом. Осквернители могил проникли в храм, опустошили каменный саркофаг святой и выбросили мощи в Сену. Я никогда не была слишком набожной, но восприняла это как осквернение.
Только один указательный палец святой злодеи не заметили; он остался лежать возле разрушенного саркофага. Тот сустав служил будущим пилигримам, которые быстро появились снова после окончания революции, целью паломничества, и хранится он сейчас в роскошно украшенном реликварии.
Нас всех волновал теперь один вопрос: когда парижская чернь начнет штурм Тюильри? В Версале это сброду тоже удалось. Каждый день мог стать для Людовика XVI и Марии-Антуанетты последним.
Когда в свое время отменили личную охрану короля и заменили ее Национальной гвардией, моего любимого Жюльена взяла к себе моя госпожа.
С недавнего времени он снова состоял на службе у короля, будто бы как слуга, в действительности же как «чрезвычайный телохранитель».
На расспросы Жюльен признался, что его «дядя», месье Пьер Лагранж, пустил в ход свои связи с известными депутатами Национального собрания, и специально для него создали такое место. Папаша Сигонье был человеком удивительным. Однажды я беседовала со стариком, который как всегда был в своей енотовой шапке на голове, как будто в ней родился, о епископе Отенском, Шарле Морисе, герцоге Талейран-Перигорском, князе Беневентском. Священнику было теперь тридцать семь лет, он происходил из влиятельной и состоятельной семьи и совершал мессу год назад на Марсовом поле в память о штурме Бастилии.
— Я довольно хорошо знаю этого господина, — поведал мне папаша Сигонье, — он красивый мужчина, имеет успех у дам. Он очарователен, очень умен и хорошо образован. Но я не знаю ни одного священнослужителя, верующего меньше, чем он. Насколько мне известно, он даже отрицает существование Бога и, как я выяснил, вскоре закончит карьеру церковнослужителя и будет заниматься только политикой, причем на стороне революционеров.
— Я потрясена вашими знаниями, дядюшка, — ответила я. — Если вас послушать, то можно подумать, будто собор Парижской Богоматери — ваша личная часовня, а все относящиеся к ней каноники — домашние капелланы. Откуда только у вас такие связи?
— Приобрел за долгую жизнь, моя дорогая. Я знаком с высокими священниками, аристократами, художниками, офицерами, богатыми горожанами, с целой кучей бандитов, но также и с революционерами.
Последнее не было для меня новостью, я знала о его знакомстве с Жоржем Дантоном.
Глава восемьдесят четвертая
Генерал снова стал хозяином положения. Но надолго ли? Никто не чувствовал себя в безопасности, хотя стражу на первом этаже удвоили.
Вскоре после Пасхи я спросила мою госпожу, отчего король так долго не решается предпринять соответствующие меры. Неужели он не боится? Франсина дю Плесси испытующе поглядела на меня и доверительно положила мне руку на плечо.
— Милая Жюльенна, по мне, так можете называть это храбростью. Некоторые назовут это безответственностью по отношению к семье, а другие скажут, что это бесконечная глупость. Но лояльным подданным пристало приписывать королю мужество. — И мадам подмигнула мне.
Никто из национальных гвардейцев ничего и не подумал, когда 20 июня 1791 года в восемь часов вечера женщина с двумя девочками за руку — старшая, вероятно, лет двенадцати, а младшая примерно лет пяти, вышла из двери покоев герцога де Вилеквера во двор замка. Герцог одним из первых бежал за границу. С тех пор его комнаты во дворце пустовали. Так зачем их охранять?
Кто заподозрил бы в этой женщине мадам Франсину дю Плесси? И кому бы пришла в голову мысль, что маленькая девочка в действительности переодетый наследник престола? Вблизи стояло несколько наемных экипажей, дожидавшихся клиентов. Женщина уверенным шагом прошла через открытые ворота дворца, мимо равнодушных стражей.
Держа детей за руки, она не спеша подошла к каретам, весело разговаривая при этом со старшей девочкой, и направилась к несколько обветшавшей повозке, на козлах которой сидел высокий кучер, рассказывавший анекдоты своим товарищам; мужчины шумно смеялись. Он небрежно поигрывал кнутом, пока женщина с дочерьми садилась в экипаж.
Упряжка медленно тронулась, и кучер, который был не кто иной, как граф фон Ферзен, неторопливо направил повозку в сторону Сены и поехал вдоль набережной. Через полчаса он остановился с другой стороны дворца на улице Сен-Оноре, чтобы принять еще пассажиров.
Незадолго до двенадцати другая женщина, закутанная в темную накидку и в белом чепце горничной, покинула дворец. И она тоже подошла к карете. Если ее и увидел какой-нибудь солдат, то не обратил на нее внимания. Никто не предполагал, что под нарядом служанки скрывается сестра короля.
Герцог Коиньи, высокий толстый господин, служил придворным у короля, и его служба заканчивалась обычно после полуночи. Поэтому ни один гвардеец не обернулся, когда полный мужчина в парике, какой носил Коиньи, покинул здание, во дворе неуклюже наклонился, чтобы застегнуть пряжку башмака, потом, кряхтя, снова выпрямился, вышел на улицу и также взобрался в ожидавшую карету. Никто не понял, что этот господин король. Теперь все пятеро сидели в карете и радовались, что план фон Ферзена пока удавался.