Антуанетта была потрясена письмом своей всегда такой благочестивой матери, которая в конце концов приказала ей тот час же и незамедлительно найти возможность обратиться с дружеским словом к возлюбленной короля и желательно в присутствии собравшихся придворных.
Мария-Антуанетта в слезах показала письмо матери моей госпоже.
— Я думаю, что ее упрямое нежелание обращаться к Дюбарри появилось из-за едких замечаний последней, — сказала мне мадам Франсина. — Были бы это комплименты, все давно бы уже уладилось.
Дофина посоветовалась также с Аделаидой, Викторией и Софи. Матроны состроили кислые лица, но против аргументов Марии-Терезии возразить не решились, так Марии-Антуанетте наконец пришлось сдаться.
Она дала знать королю, что во время следующего ужина желает, чтобы мадам Дюбарри подошла к ней, и она сможет с ней поздороваться, и что до сих пор у нее не было такой возможности.
Через пару дней Мари-Жанна Беку, в замужестве мадам Дюбарри, разряженная, как королева, и размалеванная, как шлюха из заведения мадам Гурден, подошла к дофине, присела в реверансе, и к своему большому удивлению, услышала:
— Сегодня в Версале опять много людей, мадам.
После чего молодая женщина отвернулась и занялась другими гостями.
— Дружеским приветствием это вряд ли можно назвать. Но во всяком случае дофина хотя бы обратилась к ней, — заметила мадам дю Плесси поздно ночью, когда я расчесывала ее прекрасные волосы, освободив их от украшенного лентами и жемчугом напудренного парика.
— Король, казалось, был доволен, да и Дюбарри тоже выглядела вполне веселой, когда оправилась от удивления. Теперь она наконец признана будущей королевой Франции, и вокруг нее снова стали толпиться все придворные, которые до сих пор ее избегали.
Наша жизнь при дворе вошла в определенную колею. Как и предсказывала Элен, распорядок дня совершенно изменился. Утром мы вставали около десяти часов — я немного раньше, — потому что часто ложились лишь на заре.
К постоянным домогательствам слуг и благородных господ я уже привыкла. Я была постоянно начеку, когда приходилось одной бежать по темным коридорам и черным лестницам. Казалось, они подкарауливают за каждым поворотом, во всех углах, готовые в любой миг запустить лапу в декольте или под юбку. Я терпеть не могла, что эти бесстыжие парни смотрят на меня как на легкую добычу. Мне хотелось, чтобы за мной сначала ухаживали, делали комплименты и оказывали незначительные знаки внимания. Это ведь женщина должна решать, хочет она близких отношений с мужчиной или нет. Ведь ей приходится расхлебывать последствия.
Франсуа я время от времени разрешала себя поцеловать или погладить грудь. Я все равно ничего не теряла, а целоваться нужно было уметь на тот случай, если однажды дело дойдет до «серьезного». Кроме того, мне было приятно, когда набухали мои маленькие розовые соски. И у Франсуа тогда напрягалось его мужское достоинство и требовательно упиралось мне в низ живота, что, не скрою, меня радовало.
Ему исполнилось уже шестнадцать, и он делил постель с одной сорокалетней овдовевшей графиней, которая была первой камеристкой при мадам Софи, младшей дочери короля. Франсуа был очень доволен этим, ему ведь не приходилось перетруждаться, свободного времени имелось достаточно, и он мог помогать мне или сопровождать меня, рассказывая по дороге о придворной жизни.
Его госпожа тоже была счастлива, ведь он каждую ночь удовлетворял ее. А чем Франсуа занят целыми днями, ее не особенно заботило.
Мадам дю Плесси время от времени напоминала мне об «осторожности» в любви, чтобы избежать нежелательных последствий.
Но я всегда ее успокаивала, говоря:
— Не волнуйтесь, мадам, я пока не хочу иметь никаких интимных отношений с мужчинами. Если кто-нибудь ко мне пристанет, я знаю, как себя защитить.
Графиня смеялась и отвечала:
— Это хорошо, дорогая, но вскоре может случиться, что ты по-настоящему влюбишься и тогда, как это часто бывает, забудешь обо всем, в чем клялась раньше.
Глава одиннадцатая
Наша жизнь при дворе была, в сущности, пустой и скучной. Главным делом для всех было доставлять удовольствия королю, его любовнице и остальным членам семьи, к которой относились дофин с женой, а также тетки наследника престола. Его сестра Елизавета считалась еще ребенком и ночи проводила со своей гувернанткой.
Взрослые каждый вечер посещали театральные представления, встречались за ужинами или на маскарадах, смотрели балеты или играли в карты. Присутствие придворного штата являлось обязательным.
Простить отсутствие придворной дамы или кавалера могло только то обстоятельство, если бы они лежали на смертном одре. Кому нужно было заняться семейными делами, тот просил отпуск у короля — покинуть двор без разрешения значило навлечь на себя немилость короля. Но на это никто не отваживался.
— Вы уже слышали, мадам Гутье? Говорят, мадемуазель дю Ланвек обманула своего нареченного маркиза де Роквиля с кучером. Маркиз застал их в конюшне и оскопил своего соперника.
Или, например, такое:
— Представьте себе, месье де Ламбаль, старая графиня де Монриетт, ей уже определенно за семьдесят, завела себе молодого любовника. Ему только исполнилось семнадцать.
— Да, мадам де Фурье, я уже слышал. Говорят, что парень справляется со своим делом настолько хорошо, что старуха даже хочет женить его на себе.
— Этому ее сын, конечно, помешает. Стоит ему только вызвать паренька на дуэль.
Сплетни об интимной жизни были солью в пресном супе придворной жизни.
Я сопровождала свою госпожу часа в два или в три ночи в ее апартаменты, помогала ей раздеться, и она рассказывала мне, зевая, как прошла ночь.
— Дорогая, как ты находишь двор и его обитателей? — однажды спросила меня мадам Франсина.
— Ах, мадам, просто чудесно. — Я постаралась изобразить восхищение.
— Просто чудесно, говоришь? — Она внимательно посмотрела на меня. — А теперь, милая моя Жюльенна, оставим вежливость, и ты скажешь мне свое искреннее мнение.
— Мадам, что же мне еще сказать? Может быть, я все не очень хорошо понимаю. Но иногда придворные и их занятия кажутся мне ужасно пустыми. В основном они просто стоят, демонстрируя радостную мину, и очаровательно болтают. — Затем, осмелев, я продолжила: — Они только плетут интриги, строят заговоры и не смущаются злостной клеветы. Они ленивы, бесполезны и фальшивы. Перед дофином и дофиной они изображают почтение, а за их спинами говорят о них гадости.
На некоторое время в комнате воцарилось молчание.
— Молодец! — вдруг воскликнула моя госпожа. — Мне редко доводилось слышать такую острую критику в наш адрес — и это от крестьянской девочки, которой нет еще и четырнадцати.
Испуганная, я упала перед мадам дю Плесси на колени и схватила ее за руку.
— Мадам, мадам. Вас я вовсе не имела в виду. Вы же делаете что-то полезное. Вы читаете дофине вслух истории в назидание, даже целые книги, чтобы расширить ее кругозор. Вы разговариваете с ней о ее жизни и о жизни вообще. Вы как учительница для будущей королевы. Вы ходите с ней гулять и обращаете ее внимание на красоты и особенности природы, мадам.
Я буквально пришла в восторг, но он был совершенно искренний. Так я чувствовала на самом деле. Графиня давно уже подняла меня с коленей.
— Мадам, я и по себе замечаю, как много получаю от вас. Вы образованная и умная, и я каждый день чему-нибудь учусь от вас, не воспринимая это как укор. И за это я вам действительно благодарна. — Я сделала реверанс и добавила: — Я уверена, что и дофина чувствует то же самое.
— Я спросила твое искреннее мнение и, похоже, его получила, — сказала моя госпожа, дружелюбно улыбнувшись. — Я вовсе не хотела тебя критиковать — меня просто удивило, как может такой юный человечек так верно все подмечать. Я с тобой согласна: двор кишит лишними людьми, которые по глупости считают себя важными и «съедают» огромные суммы денег, потому что их бесполезные мелкие посты оплачиваются весьма щедро. За это они охотно мирятся с недостойным и смертельно скучным существованием.