— Как вы отнесетесь к тому, месье, если мы нарядим Терезу ученицей фонарщика? — вмешалась Мария-Антуанетта. — Мы наденем на нее темные тряпки и испачкаем лицо сажей; волосы она может спрятать под грязным платком.
— Очень хорошо, — согласился Тулан. — Никто на нее и не посмотрит.
Для дофина кое-что придумала моя госпожа.
— Месье Людовик-Карл спрячется в корзине с грязным бельем; доверенный слуга вынесет корзину на улицу. Одноконный экипаж мы оставим в боковой улочке, и дети ее величества смогут незаметно сесть в него.
Было удивительно, в какой степени разработка планов побега подняла дух королевы. Ее глаза буквально сияли, а вялая кожа обрела прежнюю свежесть и порозовела. Она теперь уже не бродила сгорбившись, как старуха. Месье Лепитр тем временем все больше увеличивал свои требования.
— Он принадлежит к тому сорту жадных до золота людей, которым всегда все мало, — презрительно сказала мадам дю Плесси. — Ясно, что он намерен получить выгоду всей своей жизни.
Документы для беглецов просто не были готовы.
Так проходили драгоценные недели.
Война между Францией и союзниками продолжалась. Удача оказывалась то на одной, то на другой стороне; в настоящее время положение было не в пользу французов. Теперь нам объявили войну Голландия, Испания и Англия.
— Это расплата за убийство короля, — решила мадам Кампан. — Принц Кобургский начинает новое наступление.
В это же время в Вандее, провинции на западе Франции, вспыхнуло контрреволюционное восстание. Крестьяне, которые почти каждый день умирали с голоду, возмутились Конвентом, обязавшим их поставить триста тысяч человек для армии.
— Почему мы должны жертвовать нашими сыновьями ради правительства, которое даже не защищает наши интересы? — возмущались они. Правительство искало спасения в чрезвычайных постановлениях, из которых одно гласило: «Комитет по паспортам немедленно прекращает оформление новых дорожных документов».
Слишком затянул дело жадный до денег Лепитр. Теперь стало невозможно получить фальшивые документы. Напрасно утекло столько денег на взятки, и мадам Франсина огорченно шипела:
— Лепитр, эта свинья, сам обогатился, а у королевы теперь нет ни малейшего шанса попасть в Нормандию.
План бегства провалился.
Одна Мария-Антуанетта смогла бы пробиться, но она решительно отклонила такое предложение. Своих детей она никогда бы не оставила в беде.
— Даже свобода не смогла бы, мой генерал, успокоить плохую совесть, которая стала бы мучить меня.
Теперь она настаивала, чтобы генерал отправился в изгнание, пока еще есть такая возможность. Она передала ему печать и обручальное кольцо своего казненного мужа и просила передать эти предметы герцогу Прованскому, ее шурину в Кобленце.
Я уже жила вместе с мадам Франсиной и несколькими слугами в ее городском дворце, но мы ежедневно навещали королеву в Тампле. Странным образом стража пропускала нас.
Возможно, из-за многочисленных подарков, которые моя госпожа совала мужчинам, или потому что она официально все еще была воспитательницей наследника трона. А может быть, они просто считали нас безобидными — мы ведь в прошлом кровавом сентябре были оправданы народным судом.
— Может быть, они считают нас просто совсем глупыми, потому что мы каждый день добровольно ходим в тюрьму, — сказала я. — Что стали бы мы делать, если бы нас однажды вечером не выпустили?
Кто воображал себе, будто после казни короля беспорядки в стране улягутся, был разочарован. Как и прежде, царили произвол и насилие. Королева между тем боялась, что стража ее убьет.
— Если революционеры заметят, что приближаются австрийцы и пруссаки, чтобы освободить меня, то из ненависти они убьют меня раньше.
Глава сто десятая
Немногие верные люди в окружении Марии-Антуанетты после убийства Людовика XVI теперь смотрели на дофина как на короля Франции Людовика XVII. Однако ребенок после смерти отца заболел.
— Душа мальчика ранена, — сказала мадам дю Плесси. — Сначала он потерял отца, а теперь вынужден жить с женщинами, подверженными истерическим приступам.
Королева имела привычку во время приступов держать ребенка на руках.
— Дофин для нее как кукла, которая должна успокоить ее. Маленький перепуганный парнишка с испуганным взглядом сидит на коленях у матери и не отваживается вырваться из ее объятий.
Кроме того, мальчик был постоянным объектом насмешек стражи. Раньше мужчины почти не замечали его, но с тех пор, как вдова Капет приказала, чтобы с ним обращались как с королем Франции, дофину стало не до смеха.
— Я ведь не делаю никому ничего дурного, — жаловался мальчик, — почему же они обращаются со мной так отвратительно? — наивно спрашивал он. Так как он спал в комнате матери и страдал головными болями и приступами лихорадки прежде всего по ночам, его сестра также велела переставить свою кровать в покой Марии-Антуанетты. Мария-Тереза практически заменила брату мать. В Тампле отношения матери и дочери очень изменились. Принцесса обладала душевной глубиной, была очень серьезной и чувствительной, в общем, полной противоположностью несдержанной матери.
Этой весной 1793 года Мария-Тереза взяла на себя роль сиделки при своем больном маленьком брате. Она ухаживала за ним с большой любовью и очень умело.
Королева была благодарна дочери за поддержку, кроме того, обеих женщин — Терезе уже исполнилось четырнадцать — очень сблизило общее страдание.
— Надеюсь, что совместное проживание на таком тесном пространстве в Тампле компенсирует прежний дефицит материнского внимания, — рассудительно говорила мадам Франсине Мария-Антуанетта.
Папаша Сигонье жаловался:
— Теперь создали свой собственный революционный трибунал. Он состоит из прокурора и двенадцати судей. Они подвергают заключенных допросу, который почти каждого превращает в виновного. Как может защищаться один человек, стоящий как бедный грешник перед силой, превосходящей его в тринадцать раз, которая приписывает ему ложные подозрения и догадки. К тому же даже не позволяет ему высказаться и не разрешает пригласить свидетелей в свою защиту.
Старик был очень возбужден, таким я его редко видела. Глаза у него свирепо сверкали, а меховая шапка криво сидела на голове. Торговец старым железом принял близко к сердцу смерть своего племянника Жюльена.
Одним из худших инквизиторов был пользовавшийся дурной славой гражданин Фукье-Тевиль, чьим хлебом насущным являлись массовые приговоры, как одобрительно писал «Друг народа». Он сам называл эти побоища «чистками».
— Теперь помощники палача уже не разбирают гильотину, — смогла рассказать я, вернувшись после одной из своих прогулок по Парижу. — Нет смысла ее снова все время собирать.
Во время своих походов я всегда была одета как бедная жена рабочего; так я могла спокойно ходить по улицам. Охота на слуг знати велась безжалостная. Жертвой революционного трибунала стали примерно две тысячи восемьсот человек. Эту печальную судьбу разделил и некий месье Мишель. Он кончил жизнь на гильотине, потому что был когда-то кучером королевы.
Иногда приговоры выносились слишком медленно.
— Судьи тратят очень много времени на свои ненужные совещания, которые ни к чему не ведут, и кроме того, они отпускают слишком многих подозреваемых на свободу, — недовольно говорил Жорж Дантон. У моего старого друга детства, хотя и юриста и демократа, очевидно, было очень странное понимание права. Марат подсчитал, что оправдали примерно две тысячи двести человек, и для него это было много.
«Я за то, чтобы публичное возмездие имело большую эффективность, и кроме того, я выступаю за ежедневную квоту на казни», — заявлял он в «Друге народа». Чтобы справиться с потоком смертных приговоров, приказали построить дополнительные гильотины и разослать их по всей стране в отдельные департаменты, чтобы удовлетворить их потребность в машинах для убийства.