| Уверен, что мне имплантировали чип.
Последний раз я официально работал года три назад. Видимо, позже у меня на чипе упали показатели. Назовем это «счетчиком социальной кармы». Теперь я прихожу устраиваться на работу, прохожу первое собеседование, второе, все хорошо. Потом мне говорят: «Вас проверит служба безопасности, но это, скорее, формальность».
Вот и все. Служба безопасности отказывает мне. Директор по персоналу в восторге от моей кандидатуры, но где-то я попал в бан, сгорел еще в полете. Я эту кухню знаю. Прыгаю через турникет — социальная карма минус один. Думаю «мусор» вместо «милиционер» — минус один. Незаметно засовываю орехи себе в сумку в магазине «Перекресток» — минус один. А если я соберусь сломать бипер — средство защиты от краж — в раздевалке магазина River Island, чип активизируется от выброса адреналина, включается камера, имплантированная мне в глаз. Все записывается, социальная карма — минус десять.
Так что я осторожен, не буду воровать, если нечто стоит дороже 1200 рублей, или после какой там суммы начинается уголовная ответственность? Хотя они докинут товара на лишние пару сотен, знаем мы их методы. Такие козыри в рукаве у стражей тьмы. Тебя поймают и заставят сделать что-нибудь гнусное. Нельзя прожить жизнь, никого не предав, придется это сделать рано или поздно.
А пока я не мог даже официально устроиться на работу. Эти гондоны из службы безопасности просто вводят в компьютер мои паспортные данные, распечатывают показатели, «попался, сукан!», и не дают мне делать блестящую карьеру в стабильно развивающейся компании.
На всякий случай. Может, с голоду умру.
Пусть. Я просто-напросто не буду работать официально — не буду платить налоги. Рамзанчик и без моих налогов неплохо живет, вспомните День города в Грозном. Вот уж не хочу кормить людоедов, думаю я и получаю зарплату в конверте.
Еду в метро домой, деньги лежат в кармане, и банковскую систему я не поддерживаю. Стряхиваю с себя подозрительные взгляды, прячусь в томик Гайто Газданова: у меня тоже есть свои маленькие радости, хотя я пока никого не предал. |
На первых курсах университета Костя выложил на собственной странице в интернете, на мой взгляд, совершенно безобидный текст, автором которого даже не был. Хотя поместил текст в раздел «творчество», он получил условный срок, а его мама чуть не получила сердечный приступ.
И, когда я собирался уезжать в Москву, мне звонили. Не люблю разговаривать с незнакомыми людьми по телефону. Этот голос появился в телефонной трубке как снег на голову, назвал свое звание и имя-фамилию, которые я тут же забыл.
Он сказал:
— Приходите завтра дать свидетельские показания.
— Что за показания?
— Приходите, все расскажем.
— По какому поводу?
— Приходите, мы все расскажем.
— Сначала объясните.
Включенный на кухне телевизор, разговор отца и мачехи, крики за окном — все в остальном мире вокруг звучало, будто кассетник зажевал пленку. Отчетливо звучал только голос в трубке:
— Приходите завтра, мы все объясним непосредственно.
— Я не обязан вам верить.
— Придется поверить.
— Но я не собираюсь никуда идти.
— Придется прийти.
Я хватался за варианты ответов, как утопающий за водоросли.
— К сожалению, меня не будет в городе.
— Как не будет?
— Я завтра уезжаю.
— Куда?
— На поезде.
— Куда?
— Уезжаю на поезде. | Никого из вас, блять, не касается, куда я еду. |
— Куда?
— Уезжаю в Москву.
— Во сколько поезд?
Небольшой опыт общения с мусорами у меня был, но какие-то конкретные принципы ведения беседы я не знал. Даже не знал, кто на том проводе: мент или федерал. Последний раз глотнул воздуха и ушел под воду.
— В два часа дня.
— Мы можем пообщаться в десять утра
Голос продиктовал адрес.
— Если не придете — снимем вас с поезда, да?
Они прослушивали Костин телефон и знали, что мы часто друг другу звоним. Пожевывая пирожки с фаршем, менты или федералы, как радиопьесами, наслаждались нашими разговорами о том, как у меня не встал спьяну, о Кафке и Проханове. Костя был национал-большевиком, но мы не разговаривали о его «партийных» делах, до которых мне не было дела, хотя, может, и обсуждали романы их вождя Эдуарда Лимонова. Может быть, спорили о его сексуальной ориентации, не помню. Хотя Костя мог как-нибудь прочесть мне стихотворение из «Лимонки» по телефону.