К моменту нашего знакомства с Оксаной моя борода достигла рекордной длины. Не брился больше трех недель. Бывало, борода переставала зудеть на день или два, потом опять начинала. Казалось, что у меня мусор, грязь и еда застряли между жестких волос, но терпел, не брился. Если девочка полюбит меня таким, какой я есть, несмотря на бороду, не из-за песен и образа, ими созданного, это будет настоящая любовь, так я думал.
Было бы неправдой сказать, что Оксана сразу полюбила меня, но ей точно было плевать на мои песни и образ. Зато она любезно предложила мне пожить у нее в первые сутки знакомства, переспав со мной и узнав, что я бомж. Оксана оказалась одновременно очень доброй и резкой, дерзкой; ответственной, серьезной, но и веселой.
Она жила в Подмосковье, в городе Щелково — на работу каждый день ездила в Москву. Это была не ее квартира, а ее хорошего знакомого, позволившего Оксане жить только за кварплату — практически бесплатно. Это место стало для меня настоящим домом, хотя сначала каждое утро, просыпаясь там, я удивлялся. Часто как будто ожидал, что проснусь в доме папы и мачехи, или у бабушки с дедом, или в общежитии ВГИКа, или у мамы С. (и С., и маму С. я не видел несколько лет, но сохранил физические воспоминания о квартире, в которой я когда-то жил), или в одной из квартир, в которых ночевал в Петербурге. Многочисленные места действия и давние ощущения путались, накладываясь друг на друга. Но открывал глаза и оказывался у Оксаны. Это каждый раз было как облегчение от неприятного сна: вот я в хорошем месте, с хорошей девочкой. Часто я просыпался ночью и говорил ей с благодарностью:
— Ты очень хорошая девочка.
Обнимал и снова говорил:
— Ты очень хорошая девочка.
Она материлась в ответ и велела мне спать. Ей нужно было вставать в 6:20, почти за два часа до начала рабочего дня.
Непонятно было, как восстанавливать паспорт. Именно в тот момент, когда я остался без него, у Кости освободилось место на работе, но теперь я не мог даже сходить на собеседование — хоть работал он неофициально, все-таки ксерокопию с паспорта отдел кадров снимал. И я решил: пока плюну на все, кроме музыки. Как запишем альбом, уеду в Кемерово и восстановлю. Когда-нибудь я раздам долги, а сейчас главное — другое. Оксана пока не выгоняла, и мне было, где жить. Все остальное — пустяки.
Мне удалось найти еще немного денег в долг + взял с Кости, чтобы поехать в Казань записывать инструменты. Четыре дня репетировали, один оставили на запись. Кирилл попросил некоего Мартифона — одного из лучших барабанщиков (или даже лучшего) Казани, подобрать для нас партии. За две репетиции он не успел проявить в полную силу свой талант, и его барабаны звучали не так жестко, как я это представлял, но зато музыка теперь была полностью живая.
Перед записью я сбрил бороду — больше не мог терпеть этот зуд.
Сначала писали барабаны. Мартифон сидел в одной комнате, я, Кирилл и звукорежиссер — в другой. Мы все слышали барабаны из динамика, Мартифон слышал меня и Кирилла в наушниках. Я читал текст и говорил, когда ему переходить с куплета на проигрыш и с проигрыша на куплет. Мартифон почти все записал с первого дубля и уехал.
Странный парень был этот Мартифон, неразговорчивый, занятый своими мыслями сумасшедший вундеркинд. Оскар так его охарактеризовал:
— У него в голове идут мультики. Он видит коней, блюющих радугой.
Записали бас, потом долго мучились со скрипкой и трубой. Так же были три голые песни — без скрипки и трубы. На них нужно было позже досочинить гитару и/или клавиши.
Пока был в Казани, созванивались с Оксаной каждый вечер: я говорил, что скучаю, она отвечала, что тоже скучает. Скоро я ехал на поезде Казань — Москва в сидячем вагоне, и у меня с собой были исходники музыки, на которую только оставалось записать голоса. Я последние дни был на взводе, спать много не мог, взрывался от материала, который имел. Только не хватало текста для одной песни. Рефрен, основанный на давнем Костином высказывании, крутился где-то в задней части мозга:
все суета
по-настоящему я ни о чем не мечтаю
разве только отпиздить мента
и жить в достатке
все суета
Приехал, показал этот рефрен Косте, сказал, что у меня есть идея куплета на тему потерянного паспорта и того, что лучше жить в черном ящике, чем в этом мире. Он сразу же написал шесть четверостиший, что-то вроде маленького эссе об искусстве и трудовых буднях. Указал мне путь, и я дописал свои строки.