Ей говорил в толпе народ,когда вчера давали гречку,что будто якобы вот-вот,кого при культе награждали,теперь не сносит головы;а у Рувима – две медаливосьмисотлетия Москвы!
А значит – светит путь неблизкий,где на снегу дымят костры;и Лея хочет в Сан-Франциско,где у Рувима три сестры.
Она боится этих сплетен,ей страх привычен и знаком…Рувим, как радио, конкретен,Рувим всеведущ, как райком:
"Ах, Лея, мне б твои заботы!Их Сан-Франциско – звук пустой;ни у кого там нет работы,а лишь один прогнивший строй!
И ты должна быть рада, Лея,что так повернут шар земной:американские евреи —они живут вниз головой!"
И Лея слушает, и верит,и сушит гренки на бульон,и не дрожит при стуке в двери,что постучал не почтальон…
Уходит день, вползает сумрак,теснясь в проем оконных рам;концерт певицы Имы Сумакчревовещает им экран.
А он уснул. Ступни босые.Пора ложиться. Лень вставать.«Литературную Россию»жена подаст ему в кровать.
Тюремный дневник
Во что я верю, жизнь любя?Ведь невозможно жить не веря.Я верю в случай, и в себя,и в неизбежность стука в двери.
Я взял табак, сложил белье —к чему ненужные печали?Сбылось пророчество мое,и в дверь однажды постучали.
Друзьями и покоем дорожи,люби, покуда любится, и пей,живущие над пропастью во лжине знают хода участи своей.
* * *
И я сказал себе: держись,Господь суров, но прав,нельзя прожить в России жизнь,тюрьмы не повидав.
* * *
Попавшись в подлую ловушку,сменив невольно место жительства,кормлюсь, как волк, через кормушкуи охраняюсь, как правительство.
* * *
Свою тюрьму я заслужил.Года любви, тепла и светая наслаждался, а не жил,и заплатить готов за это.
* * *
Серебра сигаретного пепланакопился бы холм небольшойза года, пока зрело и крепловсе, что есть у меня за душой.
* * *
Когда нам не на что надеятьсяи Божий мир не мил глазам,способна сущая безделицапролиться в душу как бальзам.
* * *
Среди воров и алкоголиковсижу я в каменном стакане,и незнакомка между столиковнапрасно ходит в ресторане.Дыша духами и туманами,из кабака идет в кабаки тихо плачет рядом с пьяными,что не найдет меня никак.
* * *
В неволе зависть круче тлеети злее травит бытие;в соседней камере светлее,и воля ближе из нее.
* * *
Думаю я, глядя на собрата —пьяницу, подонка, неудачника, —как его отец кричал когда-то:«Мальчика! Жена родила мальчика!»
* * *
Несчастья освежают нас и лечат,и раны присыпают слоем соли;чем ниже опускаешься, тем легчедальнейшее наращиванье боли.
* * *
На крайности последнего отчаяньянегаданно-нежданно всякий разнам тихо улыбается случайнаянадежда, оживляющая нас.
* * *
Страны моей главнейшая опора —не стройки сумасшедшего размаха,а серая стандартная контора,владеющая ниточками страха.
* * *
Тлетворной мы пропитаны смолой апатии,цинизма и безверия.Связавши их порукой круговой,на них, как на китах, стоит империя.
* * *
Как же преуспели эти суки,здесь меня гоняя, как скотину,я теперь до смерти буду рукипри ходьбе закладывать за спину.
* * *
Повсюду, где забава и забота,на свете нет страшнее ничего,чем цепкая серьезность идиотаи хмурая старательность его.
* * *
Здесь радио включают, когда бьют,и музыкой притушенные крикизвучат как предъявляемые в судживотной нашей сущности улики.
* * *
Томясь тоской и самомнением,не сетуй всуе, милый мой,жизнь постижима лишь в сравнениис болезнью, смертью и тюрьмой.
* * *
Плевать, что небо снова в тучахи гнет в тоску блажная высь,печаль души врачует случай,а он не может не найтись.
* * *
В объятьях водки и режималежит Россия недвижимо,и только жид хотя дрожит,но по веревочке бежит.
* * *
Еда, товарищи, табак,потом вернусь в семью;я был бы сволочь и дурак,ругая жизнь мою.
* * *