– А ты что, боишься, как тогда?
– Да, ага, боюсь.
– Я тоже, – сказал Гиллон.
Никто не держался за руки в Питманго, а они вот взялись и так и шли по Гнилому ряду, и по Сырому ряду, и мимо «Колиджа», где уже с утра пили рабочие из второй смены и закивали им на прощанье; все так же держась за руки, прошли они мимо рабочей читальни, пока мистер Селкёрк еще спал, в то время как лучшие его ученики уезжали на новые земли, и дальше – мимо «Леди Джейн № 2», где Гиллон впервые спустился во тьму шахты целое поколение тому назад.
– Ну что, было это все зазря? – спросила Мэгги.
– Как можно на такой вопрос ответить? Это жизнь. А жизнь бывает зазря?
– Я еще этого не поняла, – сказала Мэгги.
Когда они, следуя вдоль реки, дошли до нижней дороги, справа показался Брамби-Холл, но Гиллону не хотелось на него смотреть, так же как Мэгги не хотелось смотреть туда, где за господским домом стоял дом Брозкока. В конечном-то счете обоим посещение этих домов пошло только на пользу, но то, что они пережили при этом, еще доставляло боль, и потому пока им не хотелось вспоминать. Они шли дальше, не оборачиваясь, а когда Гиллон наконец повернулся, чтобы в последний раз взглянуть на Питманго, поселок уже исчез из виду.
– Вы знаете, что означает этот столб, да? – крикнул им из фургона Сэнди Боун. – Он означает, что мы в Кауденбите. А знаете, что это означает? Что мы свободны. Свободны! – Он был самым счастливым из всех.
19
Путь до Глазго оказался тяжелым – почти каждый день шел дождь, одежда их не просыхала, а как-то раз они даже вынуждены были залезть под фургон, чтобы спрятаться от колючего града с резким ветром, пронизывавшим их насквозь. Но они все же добрались до города, хотя с каждым днем все больше походили на группу цыган; они прибыли в Клайдбенк за два дня до посадки на пароход, и тем не менее им разрешили сесть на него, если они не станут просить, чтобы их кормили. Это было большое судно – «Замок Клюни», перевозившее зерно и бравшее на борт совсем немного пассажиров (настолько мало, что на них и смотрели-то как на мешки с пшеницей).
Гиллон точно заново родился, снова приобщившись к воде: видно все же здесь его место. Долгие годы он чувство вал себя неприкаянным чужаком, а вот сейчас снова вернулся в свою стихию. И снова стал главой семьи, потому что это был его м'ир и здесь все было знакомо ему.
– В Америку, да? – спросил их какой-то матрос. Я бы на вашем месте по этому поводу не очень плясал. Почему, вы думаете, я тут? Потому что у них там нисколько не меньше голодных, чем у нас здесь.
Но они не позволяли себе разочаровываться. Их обуяло дотоле неведомое возбуждение – сдерживала их лишь мысль, что единственный, кто действительно жаждал совершить это путешествие, лежал в глинистой, богатой углем земле Пит-манго.
Несправедливо это, подумал Эндрью. До чего же несправедлив бог. Эндрью вовсе не был уверен, что хочет и дальше в него верить. И он продолжал наблюдать за Сэмом и за улицами, ведущими к пристани, и за районом порта – вдруг появится полиция? Но постепенно и им, несмотря на страх, который не отпускал его, начало овладевать радостное возбуждение. Он взял хорошие деньги за лошадь и за фургон – вполне достаточно, чтобы заплатить за два лишних билета; теперь матери будет легче со всем примириться, хотя, в общем-то, она все время держалась хорошо.
По уровню прилива и изменению течений в гавани Гиллон мог определить, когда они двинутся в путь.
– Через час поднимут якорь, и мы отчалим, – заявил он своему семейству, и, когда так все и произошло и огромный якорь ровно через час пополз вверх из грязных вод гавани, все были поражены познаниями отца.
Вот якорь подняли, и «Замок Клюни» кормой вперед стал отходить от стоянки, оповещая о своем отплытии город басовитым гудком, вырулил на маслянистый Клайд и медленно поплыл вдоль его берегов к морю.
Всех их, стоявших на палубе, охватило невероятное возбуждение, даже Мэгги, – сгрудившись на тесной палубе, отведенной для пассажиров, они махали незнакомым людям, которых никогда больше не увидят, и смотрели, как приречные поселки надвигаются и исчезают за кормой. В топках корабля жгли дешевый уголь, и ядовитый дым, выбрасываемый трубой, стлался над их головами.
– Как вы тут выдерживаете? – опросил их какой-то моряк. – Никто сюда и носа не показывает, пока мы не выйдем в открытое море.
– Мы эту дрянь на-гора выдавали, дружище. Мы ее вместе с хлебом ели, – сказал ему Сэм.
– Такая уж у нас судьбина, – сказал Роб-Рой, даже уезжая, не можем избавиться от Питманго.
К середине дня они вышли в Фёрт-оф-Клайд и впервые смогли представить себе, что такое открытое море. Это тоже вызвало у них радостное возбуждение и немножко испугало. Ведь минутами они даже теряли из виду берега. В заливе ветер стал сильнее, и дым вместе с запахом гари относило в сторону, так что стало легче дышать.
– Смотрите теперь во все глаза, – предупредил Гиллон свое семейство, – потому что вы в последний раз видите старушку Шотландию.
И все равно они никак не могли полностью осознать, что навсегда порывают с прошлым. До тех пор пока будет существовать Шотландия и пока в ней будут существовать маленькие городки и поселки, населенные людьми, которых они могли понять и которые могли понять их, связь не может быть порвана. На какое-то время земля вообще исчезла из виду, и они решили, что теперь уже все, конец, и им стало грустно, потому что этот конец слишком быстро наступил. А потом справа появился остров Аран – сплошь вересковые пустоши и леса, просторы зеленых пастбищ, над которыми сталкивались разбухшие, точно стельные коровы, облака; при виде всего этого Камероны дружно крикнули «ура», потому что перед ними снова была она, их Шотландия.
– Вы больше нигде не увидите таких краев, – сказал им Гиллон, и в голосе его они услышали гордость. – Это Нагорье.
– А там, откуда ты пришел, тоже так? – спросил Сэнди Боун, и Гиллон кивнул.
– Почему же ты уехал оттуда? – спросил Роб-Рой. – Как мог ты променять такой край на Питманго?
Гиллон выждал и, когда они смотрели на остров, взглянул на Мэгги. Она улыбалась. На какое-то время облака закрыли солнце и море стало зеленое, цвета темной яшмы, каким оно так часто бывало около Стратнейрна.
– Больше Шотландию мы, пожалуй, и не увидим, сказал Гиллон, обращаясь к Эмили.
– А мне все равно, – сказала она.
– И тебе не грустно? – Эмили тревожила его.
– Я надеюсь, что там, куда мы едем, будет лучше. Мне хочется пойти в школу. Я смогу пойти в школу в Америке?
Гиллон вовсе не был уверен, что его детям будет хорошо в Америке, но он оказал:
– Угу, Эмили, ты сможешь пойти в школу.
Когда, поев тушеной баранины – это было самое скверное жаркое из баранины, когда-либо подававшееся на море, заявил Роб-Рой, который разбирался в такого рода вещах, – они вышли на палубу, Аран уже исчез из виду и вокруг было только море.
– Ну, ладно, Шотландия теперь позади, – сказал Эндрью Сэму. – Так что же ты все-таки натворил в шахте «Лорд Файф»?
– Я же тебе сказал.
– А я тебе не верю. Я видел, как ты возвращался домой. Решил устроить там пожар, да? Оставил в шахте какую-нибудь штуковину?
Сэм молчал.
Этакое приспособление с кислотой, которая проедает банку и соединяется с порохом. В шахте сейчас пожар, да? – Сэм по-прежнему не говорил ни слова. – Господи, дружище, я же видел книги, которые ты читал.
Тут Сэм наконец повернулся к Эндрью.
– Угу, собирался устроить пожар. Но не смог, понятно тебе? Я предал вас. Я предал Джема. О, господи, до чего же я никчемный.
Тут Эндрью пришел в крайнее возбуждение.
– Так ты не оставил там коробки? – Сэм отрицательно покачал головой. Эндрью еще никогда не видел своего брата таким печальным – даже после смерти Джемми.
– Хотел оставить. Но что-то меня удержало.
– В том-то и дело, неужели ты не понимаешь этого, Сэм? Камерон не может такое сделать – поджечь шахту. Ты не мог убить людей, которые находятся там, под землей, Сэм. Ведь сотни людей лишились бы работы. Не одна семья была бы разрушена. Ты не мог этого сделать, Сэм.