Их сосед выходил тут.
– Очень хорошая у вас мечта, хозяюшка. Надеюсь, что она сбудется.
– И сбудется – я позабочусь об этом.
– Да уж придется, потому как ни у кого другого она еще не сбывалась.
– Мы – это мы, а не кто-то другой.
– Да уж, конечно. Но время покажет. А пока до свиданьица.
– Что это он вдруг? – спросил Гиллон.
– Подлый человечишка с подлой душонкой.
Гиллон повернулся к окну и продолжил знакомство с Шотландией.
Так они проехали все утро, затем утро перешло в день, и местность за окном стала более холмистой, все больше стало попадаться прокопченных промышленных городков, и тут Мэгги вдруг задала Гиллону странный вопрос:
– А ты хорошо дерешься?
Он недоуменно уставился на нее.
– Я имею в виду: мог бы ты драться не на жизнь, а на смерть, если кто-то захотел бы сломать тебе хребет?
Он подумал и сказал, что не знает.
– Выдержишь ты, если тебя молотить будут, сумеешь выстоять?
– Надо посмотреть. А что?
Она взглянула на его правильное лицо, на острые скулы, которые так легко расквасить, на тонкий нос, и ей стало немного стыдно.
– Я крепкий и могу долго выдержать, – сказал Гиллон. – В армии, когда случались драки, я всегда держал противника на расстоянии – понимаешь, руки-то у меня ведь длинные; вот я и дожидался, когда он устанет, а потом вмазывал ему как следует.
Мэгги это не очень успокоило. Они уже проезжали через Верхний Кингласси, и она сообщила Гиллону, что следующая остановка Кауденбит: пора было собирать вещи.
Никто их не встречал.
– Что же мы будем делать? – спросил Гиллон. – Может, наймем экипаж или что еще?
– Пойдем пешком.
Они пошли вниз по Кингласской дороге, спускавшейся к реке, затем свернули на дорогу в Питманго.
– Почему дома здесь стоят рядами и все точно смотрят друг на друга?
– Так уж они построены. Оно дешевле выходит.
– Мне это не нравится.
– Ничего, привыкнешь.
Окрестности Кауденбита выглядели довольно приятно, и страхи Гиллона немного улеглись – если бы не река.
– Почему вода тут такая черная? – спросил он.
– Это из-за шахт.
– А где шахты?
– Сейчас увидишь.
Он шел за ней и не мог оторвать глаз от того, как играли мускулы на ее смуглых ногах, словно рябь на воде: мышца в икре сжималась, толчок – и расходилась рябью, словно растекалась по ноге. «Крепко сбитая – вот правильное определение для Мэгги», – подумал Гиллон, наблюдая за ней: все у нее на месте, и хоть она и крепко сбитая, а гибкая, такая гибкая, что во рту у него пересыхало от желания.
Справа от дороги наверху, среди пустоши, стояла рощица плакучих буков. «Там под ними темно и покойно», – подумал Гиллон.
– Мне хочется подняться туда, посмотреть на эти деревья, – сказал Гиллон. Произнес он это звонким, слегка срывающимся голосом. – Никогда еще таких не видел.
Она поняла, что у него на уме, но последовала за ним. Она где-то читала, что накануне битвы индийцы или африканцы – словом, какие-то народы – предаются любви, чтобы прогнать страх. В рощице листья на деревьях были влажные, зато там было действительно темно и тихо.
– А ведь ты пришел сюда не для того, чтобы смотреть на деревья, – сказала Мэгги.
– Даю слово, именно для этого, – заявил Гиллон и крепко обнял ее, сам не очень сознавая, что делает. Но она не противилась.
Когда все было позади, она засмотрелась на яркую синеву неба сквозь прорези в темных ржавых листьях.
– Ты что-то стал отбиваться от рук, за тобой нужен глаз да глаз, – сказала она. Без злости – сказала и всё. Ее юбка, застегивавшаяся сбоку на пуговицы, сейчас была распахнута, а на опушке рощицы появилось несколько овец – они стояли и смотрели на Гиллона и Мэгги.
– Они нас видели? – спросил Гиллон и потянулся к Мэгги, чтобы запахнуть ей юбку.
– Ох, Гиллон, ради бога! – вздохнула Мэгги, но он все-таки попытался застегнуть ей пуговицы: не правилось ему, что овцы могут увидеть ее такой. – Когда тебе что-то взбредет в голову, ты уже ни на что не смотришь. Неужели не видишь, чего тут недостает? – И она указала на овец.
Гиллон внимательно оглядел вытянутые глупые овечьи морды и признался, что ничего не видит.
– Барана-то среди них нет. А знаешь почему? – Гиллон не знал. – Он привязан. Пасется где-то там, потому как, если его отпустить, знаешь, что он наделает?
Гиллон сказал, что нет, не знает.
– Он доведет себя до смерти, – сказала она и решительным жестом запахнула юбку. Гиллон вспыхнул как маков цвет. – И таковы все бараны. – Она обмотала его шею ленточкой от своей шляпки, завязала ее узелком, дернула – быстро, резко – и, рассмеявшись, вскочила на ноги.
Они пошли по Горной пустоши – вверх, все выше и выше, так что Гиллону даже стало казаться, что они идут куда-то прямо в небо. Недалеко от перевала там, внизу, они вдруг увидели простор Фёрт-оф-Форта.
– У вас тут есть море? Почему ты мне этого не сказала? – У Гиллона сразу полегчало на душе.
– А никто к нему никогда не ходит. И ты тоже не пойдешь.
«Нет, уж я-то пойду, – подумал Гиллон, – я пойду». Тут они перевалили через седловину, и под ногами у них, далеко внизу, возник поселок.
Поселок; прижатый к земле. Черный, в глубине черной долины, у черной реки. Гиллон сразу понял, что это за поселок, но ему не хотелось верить.
– Что это?
– То самое. Мы дома. Это – Питманго.
Он опустился на землю среди густого вереска и смотрел вниз, в долину.
– Я не хочу жить в таком месте.
– Но именно тут мы живем.
Она пожалела, что день стоял такой яркий и здесь, среди вереска, была такая красота – от этого Питманго казался особенно мрачным. А Гиллон все смотрел вниз на надшахтные постройки и тесные ряды черных домишек.
– Я не полезу под землю. Найдем другой способ зарабатывать себе на жизнь.
– Нет, полезешь – ради меня, – сказала Мэгги. – И ты это знаешь. Ты же мне обещал.
Он долго смотрел вниз на поселок, потом вернулся назад, встал на перевале и посмотрел на Фёрт-оф-Форт и издали увидел Мэгги, одну, посреди пустоши, и понял, что она права: он в самом деле обещал ей, более того – ему хотелось жить с ней, хотелось иметь от нее ребенка. Эта мысль удивила его. Ведь он же сошелся с этой женщиной, этой девчонкой, и теперь она, возможно, уже носит под сердцем его дитя. И он бегом вернулся к ней.
– Сколько же времени нам придется тут жить?
– Пока не накопим столько, чтобы начать новую жизнь.
– Ладно. Пошли вниз.
Он вскинул на плечо ее саквояж, взял ее за руку – пустошь здесь была каменистая, – и они двинулись вниз.
И он дал себе слово: «Я стану углекопом и буду хорошим углекопом – каким только смогу», но когда он выполнит свой долг, они уедут, навсегда расстанутся с этой чернотой. Потому что он дал себе и другое слово: не станет он ради того, чтобы заработать лишний грош, жить всю жизнь в грязи и мраке.
10
Когда они спустились через сад Белой Горлицы и вышли из-под цветущих фруктовых деревьев, они увидели толпу у Десятниковых ворот – люди сидели на воротах и у стены.
– По поводу чего это они собрались?
– Не останавливайся, Гиллон, иди, как шел.
До них донеслись крики. Толпа увидела их.
– Как бы громко они ни орали, и виду не подавай, что испугался.
Ветер на пустоши задрал поля Гиллоновой шляпы с одной стороны, и олений хвост на ней зашевелился – этакий лихач, подумала Мэгги. Может, хоть шляпа заставит их почтительно отнестись к нему. В одном она была твердо уверена: никогда еще не было у них в Питманго такого, как он. Миссис Гиллон Форбс Камерон возвращалась домой со своим супругом-джентльменом. Может, это заставит их почтительно отнестись к нему.
– Что же это все-таки значит? – снова спросил Гиллон. И слегка замедлил шаг.
– Не сбивайся с шага, не выказывай нерешительности. Пройди мимо них, точно ты племянник самого лорда Файфа.
А сердце у нее колотилось где-то в горле, точно пойманная птица. Несколько низкорослых парней из числа самых смелых, с серыми, изъеденными угольной пылью лицами, оторвались от ворот и пошли по дорожке навстречу Мэгги и Гиллону. Неверно она рассчитала время. Смена как раз кончилась, и углекопы вышли из шахты. Но в общем-то, это не имело значения. Если бы они не встретили его у ворот, то подловили бы у шахтного колодца – там, где год назад окружили тех восьмерых из Гленрота и измолотили до полусмерти. Угледобывающая и железорудная компания привезла их ночью в надежде, что утром страсти не будут так полыхать, но компания просчиталась.