– Видимо, немало ты потратил времени, чтобы научиться так гонять мяч.
– Немало.
– А ты уже прочитал весь Справочник мастера? – неожиданно перейдя на серьезный тон, спросила она.
– Нет еще, – сказал Эндрью, – потому что это очень трудно.
– Тупица, – сказала мать. – Если Арчи Джапп может быть мастером, то и ты можешь.
– Но его ведь назначили, ему не пришлось сдавать экзамены на диплом.
– Ну, а ты сдашь. Знаешь, что говорил твой дедушка Том: «Чего ты хочешь – играть или денежки получать? То и другое зараз нельзя».
– Я такого правила не знаю. Мне б хотелось платить людям, чтоб они работали на меня, а я бы мог играть.
Гиллон знал, что именно это ей и хотелось услышать от него. Она жарила пирожки и крикнула Эндрью, чтоб он шел в дом: она даст ему пирожок.
– Да нет, – сказал Эндрью. – Я не голоден. – Им никогда не давали горячих пирожков, разве что в особо торжественных случаях, потому что только дай – тут же набросятся и все съедят.
– Иди в дом! – приказала она.
Эндрью быстро съел пирожок: он чувствовал себя немного виноватым оттого, что ел один. А Гиллон лежал, затаив дыхание: нельзя было сейчас выдавать свое присутствие – слишком долго он молчал. Мэгги смазала пирожок маслом – неслыханное дело в тяжелые времена – и на масло еще капнула медом. А потом сверх того дала Эндрью кружку молока. Он одним глотком опустошил ее и побежал к двери.
– Смотри остальным не рассказывай, – крикнула она ему вслед.
– Угу.
– Да!
– Да.
Дверь за Эндрью захлопнулась. Они остались одни. Гиллон не знал, что делать, с каким лицом выйти к ней. Вместе с тем ему не хотелось, чтобы она сама обнаружила его в чистой половине дома, точно он там прятался. Он пригладил волосы – ему хотелось выглядеть как можно презентабельнее, – подошел к двери и остановился на пороге, дожидаясь, когда она увидит его. Вот она его увидела и вздрогнула, на лице ее появилось удивление, рот приоткрылся, округлившись, словно она произносила «о», но она тут же овладела собой.
– А я-то думала, что ты давно ушел, – сказала она.
– Куда?
– Не знаю. Туда, куда ты всегда ходишь. В свою распрекрасную читальню к распрекрасному мистеру Селкёку.
Это было так похоже на нее – взять инициативу в свои руки и перейти в наступление, – что, несмотря на весь свой гнев, Гиллон невольно улыбнулся.
– Но раз уж ты дома, может, хоть сходишь и принесешь воды.
– Угу, сейчас принесу.
Он взял ведра и коромысло и пошел по улице к колодцу. Пусть побудет одна и выпустит пар, подумал Гиллон, ей это полезно, а ему полезно поразмыслить, какую цену она должна за это заплатить. У колодца, дожидаясь своей очереди среди женщин и детишек, которые, как правило, таскали воду в Питманго, он засмотрелся на дочку Гиллеспи, стоявшую впереди него. Ему понравилась ее осанка, прямая спина, обратил он внимание и на ее волосы. Красивые у нее были волосы, возбуждавшие желание. Раньше он никогда не считал ее красивой или желанной и только сейчас увидел ее красоту, испорченную, как всякая красота в Питманго, – в данном случае испорченную ведром для воды, болтавшимся у нее за спиной. Сколько красоты и молодости пропадает зазря в этом месте, подумал Гиллон. Он пошел назад по улице, выплескивая воду из ведер, потому что был слишком высокий и не умел балансировать коромыслом.
– Я бы съел пирожок на завтрак, – сказал он.
Мэгги подала ему горячий пирожок.
– С маслом и с медом.
Тут она все поняла.
– И с молоком.
Она не сразу сказала, что молока больше нет.
– Больше нет?
– Нет.
– Ни капли? Это очень плохо.
Гиллону казалось, что он жует опилки, но он все-таки доел пирожок. Он чувствовал себя странно от того, что они были совсем одни в доме.
– Почему ты так причесываешься?
– Это принято в Питманго. Все здесь так волосы носят.
– Распусти их. Пусть лежат по плечам.
– Тогда мне придется снять сетку.
– Так сними ее. Ужасное слово – «сетка». Красивые волосы, засунутые в сетку.
Она вытащила из волос шпильки, сняла толстую вязаную сетку, и темные ее волосы упали до самой талии. Он уже почти забыл, что она может так выглядеть. Она повернулась к нему и увидела его лицо.
– Ну, вот. Чего ты еще от меня хочешь?
– Пойти с тобой на Горную пустошь.
Она явно не хотела выполнять его просьбу, но хоть надулась, а возражать не стала, и это возбудило его.
– Так ты пойдешь? – Это уже было зря. Спрашивать не следовало.
– Да, пойду.
Потому что, как он прекрасно знал, она чувствовала себя виноватой и теперь считала нужным за это платить. Она совершила преступление, на взгляд Камеронов, самое серьезное после отказа внести свою лепту в кубышку: она завела любимчика в семье.
– Не могу я так выйти на люди, – сказала Мэгги. – Сначала спрячу волосы в сетку.
– А на пустоши снова их распустишь.
– Да, распущу. – Она знала то, в чем не отдавал себе отчета Гиллон: что он никогда не простит ей, если она не заплатит за свою вину. Но теперь ей уже и самой хотелось с ним пойти.
Они шли по улице, и все смотрели на них. Чтоб муж и жена просто вот так прогуливались – прогуливались по улице. – такое не часто случалось видеть.
– Надо было тебе надеть свою шляпу, – сказала Мэгги.
Почти все ребятишки резвились на Спортивном поле, а женщины хлопотали в доме, мужчины же сидели по двое – по трое на крыльце и отдыхали, подставив лицо солнцу. Это был редкий, удивительный для конца марта день, теплый, ясный и почти безветренный, и они сидели в вязаных исподних рубашках, впивая в себя солнце, и сильные руки их из-за поистине рыбьей белизны казались такими никудышными, хотя то тут, то там огромный синяк или глубокий рубец – след раны от несчастного случая – обрисовывал мускул, подчеркивая его на этой белизне. Иные углекопы кивали Гиллону, другие острили, подзадоривали – все те же старые шуточки насчет того, какой он высокий и тощий (точно ворон, ястреб, аист) да какая у него шляпа (даже если в данный момент ее и не было у него на голове), насчет того, что он пришлый (чужак, как они это называли), и еще насчет гор – стародавние шуточки про Нагорье и тех, кто оттуда.
– И как только им не надоест говорить все одно и то же? – заметила Мэгги.
– Пока еще не надоело, – сказал Гиллон.
В конце Шахтерского ряда – там, где начинается Тропа углекопов, – один из рабочих сошел с крыльца и поманил к себе Гиллона.
– Я подумал, надо бы тебе знать, что ты попал в черный список Брозкока, – сказал он, когда Гиллон отошел от Мэгги. – Только не говори, что это я тебе сказал.
– А что это такое?
– Ну, список, кто у него на подозрении. Дерьмовая штука. Там у него всякие агитаторы, смутьяны.
– А откуда, черт возьми, ты-то узнал? И с чего он записал меня туда?
– Вот что, дружище, ты меня не спрашивай, откуда я узнал. Ты в описке. Ты и этот твой сынок.
– Роб-Рой?
– Угу, он самый.
Гиллон разозлился на углекопа и расстроился от того, что услышал, но он понимал, что человек хотел ему добра, и поблагодарил его.
– Я, конечно, не думал, что ты этому обрадуешься, – сказал углекоп.
Гиллон с Мэгги пошли дальше – свернули на тропу и затем вышли на Спортивное поле.
– О чем это он говорил с тобой? – спросила Мэгги.
– О чем? Да просто так, рабочие наши дела.
Она почувствовала, что он лжет, но решила не допытываться. По полю бежал мальчишка, зажав рукой нос и рот, меж пальцев у него струилась кровь, и Гиллон остановил его. Оказалось, у него шла кровь из носа и шатался зуб, но в остальном все было в порядке.
– Что случилось?
– Да этот чертов Камерон, – сказал парнишка. Он не заметил Мэгги. – Всех калечит – направо и налево.