Всякий раз удивляюсь – как это меня не «рассекретили» до сих пор?
А здесь что? Изображать заинтересованность в результатах труда. На самом деле – затаиться. До обеда время пролетает быстро. Потом дрёма, столбняк, бесчувственное оцепенение. После трёх часов время тянется мучительно долго, ждёшь пяти вечера, на часы то и дело смотришь, а они словно все враз, издевательски – остановились.
Поглядишь за окно с высоты седьмого этажа административного корпуса. Лес вдалеке, речка. Тоскливо становится, бросить бы всё, убежать на природу.
По коридорам с папочкой послоняешься.
Нет, всё-таки стрелки чуть-чуть сдвинулись.
Кое-как досидишь до конца «раб. дня». Так мысленно и говорю – «день раба».
Потом встряхнуться и бежать на остановку напротив, боясь опоздать на трамвай, перебирать ногами в толпе.
Мужики посмеиваются, не спешат, собираются ватагой. В рюмочную зайдут, на «бутыльброд» из вареной осклизлой колбасы и сто грамм в стаканчике гранёном. Надкусят, потом только водку заказывают, и колбаса становится серой, словно пылью её припорошило.
В будний день я им не компания. Разве что в канун Великих Праздников. А завтра обычный четверг.
Прорваться в трамвай, к окошку, по дороге покемарить. Уже привык, достаточно десяти-пятнадцати минут, и опять готов к труду! На второй работе. Иногда кажется – основной.
В офисе работа с бумагами, дома – сидячая и физическая вместе.
Прибегаю, щи кисленькие сметанкой забелю, хлебца «кирпичиком» маслицем намажу, картошечки жареной поем с солёным огурчиком, чайку глотну, булочка с корицей. Вкусно!
Жёнку чмокну, ребёнку улыбнусь, а мысли уже о другом.
Скорее – к станку. Тряпку снимаешь, днём-то он закрытый, на кухне в углу стоит. Мало ли кто заглянет, полюбопытствует. Кухня большая, дом сталинской планировки. Живём пока у тёщи. Тесновато, но дружно живём. Общая цель – новая квартира, объединяет.
Сижу, шлёпаю гвозди, живот полный, набил наскоро. Отяжелел от еды. Первые полчаса-час на автомате колошмачу, пока немного легче станет.
Надомный труд. Булавки, скрепки, заколки, кнопки, бижутерия нехитрая. Шурум-бурум всякий, бирюльки простенькие дамские.
Сдельщина-сидельщина. Для слепых, инвалидов, пенсионеров. Я ни к кому из них не принадлежу.
Официально устроена – тёща. Принимает заготовки, отгружает раз в неделю готовую продукцию. Расписывается в ведомостях, в нужной графе. Узнают на моей работе – могут уволить.
Приезжает «каблучок» зелёный, как кастрюлька эмалированная, и увозит гвозди, согретые моими руками.
Я раз в месяц к кассе подхожу. Добираться часа полтора в один конец двумя маршрутами, потом через сосновый лес пешком. В разные времена года, но на эти красоты некогда любоваться.
Зарплату по доверенности получаю. Иногда она случается больше, чем зарплата в офисе. На первый взнос по ипотеке копим.
Для работы такая приспособлена тумбочка на колёсиках – одна сторона открытая. Тесть-умелец построил. Ноги внутрь ставишь, сверху станочек небольшой. В матрицу заправляешь шайбу, в ней, по центру, в отверстие гвоздик уже вставлен, тёща днём постаралась, разложила.
Накрываешь колпачком цвета благородной окислившейся меди. Привод – три рукоятки, справа, как на штурвале, проворачиваешь, пуансон опускаешь с силой и штампуешь мебельный гвоздь. Выпуклый, с ложбинками по поверхности от середины – «под старину».
Потом по ручке маленькой, справа от матрицы, пальцем резко ударишь, щелчок – и гвоздь готовый из матрицы вылетает. Надо только вовремя ладошку подставить. Пуансон в это время на торсионе возвращается в исходное положение. А рукоятку пружина на место тоже возвращает.
Я эту красоту после первой сотни гвоздей перестал замечать.
Жена, тесть с тёщей – телевизор смотрят по-тихому в соседней комнате. Двухкомнатную коммуналку расселили накануне перестройки.
Тесть с тёщей и моей женой четверть века прожили в пятнадцати метрах квадратных. Не успели нарадоваться, а тут замужество, внучка. Опять теснота. Можно ли к ней привыкнуть? Плохое терпишь до поры, это к хорошему чему-то привыкаешь быстро. Но ничего, мы как-то притёрлись.
Дочь маленькая спит уже, телик за стенкой сделали совсем тихо, а я стучу. Двери закрыл на кухню. Хлоп – гвоздь, хлоп – ещё! Щёлк, щёлк. Воробьи чирикают перед сном за окошком – очень похоже.
Начало темнеть.
В темноте за окном дубовая аллея ведёт к усадьбе бывшего хозяина верёвочной фабрики. Красивый был дом, с колоннами. Там теперь детский дом. Мест уже не хватает. При живых родителях. И не рожать нельзя, и растить – не на что! А детей – хочется.