Однажды, приехав в гости к сестре, которая получила работу и жилплощадь в Ленинграде, он понял, что настоящая жизнь для него возможна только здесь. Ему вдруг открылось, что, хоронясь в детстве под палящим западноукраинским солнцем в камышах от преследовавших его мальчишек, блуждая в песках Средней Азии вокруг эвакуированного в войну госпиталя и переплывая, вопреки материнскому запрету, опасную реку неподалеку от Ивано-Франковска, он на самом деле двигался только сюда — в свой Северный Ханаан. Люди, населявшие этот город, казались ему потомками ангельского племени, так же естественно чувствующими себя в поднебесных сферах, как иные в собственном огороде. Он гулял рядом с ними по Таврическому саду, стоял в очереди в бакалее, сидел в кресле парикмахерской и думал о том, что молитвы ничего не дадут, если не будут подкрепляться делами, и когда-нибудь каждый должен попытаться взять оказавшийся у него на пути Иерихон.
Он тщательно приготовился к осаде: забрал в Каменце необходимые на первое время вещи и документы, уволился с работы и, переселившись к сестре, начал искать размена ее крупногабаритной комнаты на две поменьше, чтобы забрать в Ленинград семью. Беременная бабушка нервничала: она тоже ушла с работы и со дня на день ожидала переезда. Но разъехаться с сестрой не получалось, а вселиться к ней с младенцем было немыслимо.
После родов стало ясно, что дедушка не вернется. Бабушке предложили место завуча в родной Старой Ушице, куда дедушка затем изредка приезжал ее навещать, неизменно критикуя деревенский уклад и примитивность нравов. Вскоре в деревне появился еще один еврейский ребенок — моя мама.
В раннем детстве ее часто принимали за подкидыша, потому что короткие визиты дедушки быстро забывались, а в добродетели бабушки усомниться никто не мог. На сочувственные замечания бабушка реагировала с таким возмущением, что мама сама стала подозревать, что от нее что-то скрывают, и в конце концов свыклась с ролью подброшенной в дом сиротки. Непонятным, правда, оставалось, почему выбор приемной матери пал именно на бабушку — одинокую женщину, обремененную уже старшим ребенком и тяжелой работой. Мама мысленно примеряла на себя другие семьи, однако все они казались не менее чужими и не более подходящими. Возможно, значилась за бабушкой перед Богом какая-то тайная вина, раз подкидыш достался именно ей. Только и всего.
С каждым днем всплывало все больше доказательств ее сиротства. На первой детской фотографии вместо нее на руках у бабушки сидел какой-то случайный младенец со смазанными чертами лица и подозрительно бесформенной головой. За обедом ей доставались худшие куски. К тому же она не понимала языка своих предполагаемых родителей, которые при встрече продолжали говорить между собой только на идиш. Старший брат тоже делал вид, что ничего не понимает, но потом все-таки признался, что успел выучить несколько слов и даже фраз. А для нее это звучало лишь пустым бормотанием, в которое и вникать-то не хотелось. Правда, русский и украинский ей тоже были как будто не совсем родные. В обоих у нее замечали акцент, и она потихоньку пришла к мысли, что должен быть еще какой-то язык, на котором она могла бы изъясняться свободно, но которого ее почему-то лишили вместе с настоящими родителями.
Уже будучи студенткой Ленинградского педиатрического института, она много времени проводила в читальном зале публичной библиотеки, обкладываясь медицинскими атласами и справочниками только для прикрытия. Условия зарождения и развития отдельно взятого организма были ею уже прекрасно усвоены. Не хватало знаний об общих истоках бытия. В одном из альбомов по искусству Древнего Востока она нашла фотографии печатей, обнаруженных археологами во время раскопок в долине Инда. Оказалось, науке известно около четырех тысяч таких печатей, покрытых надписями на давно исчезнувшем языке, относящемся предположительно к хараппской цивилизации. Несмотря на все старания ученых, расшифровка шрифта пока никому не удалась, и маме стало страшно от того, как ничтожно малы наши сведения о хромосомах, хранящих в себе генетический код человеческой истории.
Но сироты и подкидыши в этом мире упорнее других в исследовании своей родословной. Они знают, что родились не от папы и мамы, и копают все глубже, пока не упрутся прямо в бок великану Иессею, в чьем теле пустило свои корни неприхотливое древо жизни.