Было ветрено в ту ночь, когда ками пришли в деревню мальчика и убили его семью и всех кого он знал. Из-под расшатанных половиц он слышал, как ветер трепал поломанные раздвижные ставни шёджи между верандой и гостиной. Там, существо, поедавшее свет, прорвало тонкие бумажные ставни и сожрало его сестру, пока их отец орал на него, размахивая дымящейся кочергой из жаровни в полу, у которой они всего час назад готовили ужин. Мальчик видел это – клубящаяся масса черных щупалец с одной непропорционально маленькой торчащей рукой, мохнатой, как у обезьяны. В руке был длинный, эбонитовый кол, которым дух взмахнул, выбив кочергу, а затем вонзив его глубоко в плечо отца. Кол, должно быть, был очень горячим, поскольку послышалось шипение после удара, и кровь отца дымилась из раны, шафрановым облаком вздымаясь к потолку. Мальчик пытался дотянуться до выпавшей кочерги, обугливавшей коврики татами – но его отец заорал, чтобы он убегал, прятался, и он так и поступил.
Внутренняя стена гладкая, все лето ее оберегает от вьющейся лозы ревностный садовник. Стена выше, чем Хигурэ может дотянуться. Он прислоняет свой прямой меч ниндзя-то к основанию стены, лезвием вниз, и становится на его рукоять, как на лестницу, дотягиваясь до верхушки стены одной рукой, одетой в перчатку. Он зажимает меч ступнями и передает его свободной руке, прежде чем подтянуться вверх и скользнуть через стену, присев на возвышенной дорожке, вымощенной вдоль стены.
Десять шагов по дорожке, охранник в остром шлеме из зеленого бамбука сползает под странным углом к стене, высокое знамя, которое он держал, теперь подпирает его тело. Его глаза открыты, бесполезно взирающие в ночь. Кровь медленно стекает с длинного черного лакированного древка стрелы, прошедшей сквозь его шею, в том самом месте, где пролегают тонкие голосовые связки, его предсмертное дыхание лишено звука. Большой палец Хигурэ проводит по истертой коже рукоятки меча, отполированной до темно-синего цвета от частого использования. Странно не использовать его сейчас, не прорезать себе путь сквозь это плохо охраняемое место. Он знает, что он здесь лишь наблюдатель, мрачный свидетель смертельной работы его деши. Так должно быть. Они справятся с этими внешними помехами. Его ждут дела глубже в здании, в главном зале, на втором этаже, в покоях лотоса.
Мальчик хорошо прятался. Его всегда находили последним, когда дети играли в óни на фестивале масок. В дни, когда у него не было поручений, он бродил вдоль холодной реки, стекавшей с гор, и прокрадывался за спинами рыбаков, воруя их наживку, оставляя мокрый лист на месте мясистых червей, чтобы они решили, что духи каппа, живущие в воде, зачаровали их глаза и ограбили их. Эта игра ему никогда не надоедала, и все же сейчас он чувствовал, что не должен был сидеть, сжавшись, здесь, под своим домом, пока ками наверху принимал последнее мрачное подношение от его семьи. Он не должен прятаться, не от ками, приказывавшего идти дождю, и расти рису в полях.
Он помнил, как, когда он был совсем маленьким, люди из его деревни шли по дороге из полей, к кедровой роще, где был установлен небольшой алтарь под древнейшими и наиболее священными деревьями. Там они оставляли рисовую лепешку для кицунэ, ухаживающих за алтарем, и небольшую медную монетку с прорезанной в ней дырочкой, для ками. Было важно, чтобы монетка была круглой, чтобы ками мог принять подношение, а взамен дать богатства в виде хорошего урожая. Все всегда повторялось по кругу. Он вернулся тогда по опасному пути своей памяти, вспоминая, не забыл ли он когда-то поднести монетку, или же оставить достаточно рисовых лепешек. По какой-то причине, он знал, что в том, что явились ками, была его вина. Он должен выйти и встретить их. Он должен предложить себя этим жутким богам, чтобы они пощадили остальных. Но он также знал, что было уже слишком поздно для этого, и поэтому, несчастный, он притаился и ждал.