Город сиял как медный грошик. Одномоментный и предупредительно уместный. Овладевая мощью, волей своего невидимого создателя.
Камиль нащупал камень кончиком сапога. Пытаясь его качнуть, он раскачивал самого себя. Понимание, что им манипулируют приходило едва ли не с досадой.
Показным, картинным жупелом магия зазывно консолидировала сильное, прямое действие улицы.
Продолжая не верить собственным ощущениям, но все в себе пересилив, Камиль зашагал по мостовой. Он понимал, что перепрыгивает по камешкам магии, через быстрый ручей подтасованного времени и происходящих в нем событий.
Делагрез не промахнулся, создав прообраз города таким и доказав, что только противоречиво смоделированный мир может считаться, воистину, гениальным.
В этом была сосредоточена такая опасность, на которую Камиль и рассчитывал.
Он плыл по улице, как палый лист по канаве.
Замысел города достиг максимального качества пространства и идеальной прозрачности.
Прорвавшийся гомон города колебал теплым маревом разношрифтье вывесок. В полутемных недрах домов слышалась воркотня самоваров. Аляповатые балконы, глубоко, заберегами выступающие над открытой водой улицы околело зомбировали не обласканные ярким небом, вечно темные закоулки.
Камиль остановился, разглядывая вывеску над харчевней «Червивая роза». Затем что-то повлекло его в тесный, неприглядный излом проулка. Маг бросил туда взгляд, ощутив краткую горечь, как внезапный закат дрожал холодком в проплешине разума. Словно бы Камиль на ходу вдохнул дурманящего снадобья. Среди тяжелых, серых красок, заведомая пария этого мира-черный бродячий пес-вестник несчастья, копался в опрокинутой мусорной корзине и обгладывал жёсткую, как перила, кость. У него был облезлый хвост и свалявшаяся шерсть на впалых, отощавших боках торчала грязными, сосулистыми колтунами. Черная лохматая псина, устрашающих размеров, но не вида, уселась посреди разбросанных им же объектов, разинула пасть и свесила набок длинный розовый язык. Зрачки собаки без звездно лоснились, как зерна гудрона.
Брезгливо вздрогнула открывающаяся дверь подсобки. Оттуда выбежал поваренок в переднике и косо замятом колпаке. Он потрусил навстречу Камилю. Магу показалось, что тот даже его не заметил. Выскочив из проулка, парень в поварском уборе, уставился в дальний конец улицы.
-Рыщут, косопузые,-прошипел поваренок и с досадой швырнул картофелину с надрезанной пружинкой вьющейся кожуры в ярко чернеющую, мокрую дренажную канаву.
-Это ваше сугубо частное дело, но не могли бы вы объяснить ... Эй, приятель!
Тот даже не взглянул на Камиля, спрятал нож в карман передника и торопливо шмыгнул обратно в проулок, суля скорую беду. Пес злобно оскалился в недобром предчувствии и поймав впалым животом пинок грязного сапога, отозвался гневным собачьим лаем. Дворняга с воем скрылась за гребенкой поваленного забора, в узкой вертлявой улочке, канув в темноте.
Ударив безответную скотинку, неразговорчивый поваренок с силой хлопнул дверью подсобки, и кусок отставшей от стены штукатурки упал на исшарканный приступок черного хода. Разлетевшись в скорлупу.
Поняв, что от расспросов проку не будет, Камиль решил довериться собственной наблюдательности. Он и приблизительно не знал, что предпримет, но точно понимал, чего не станет делать никогда.
На улице было не чисто, но уже достаточно пусто. Жизнь сворачивалась в разгар обычного дня. Мелкая торговля прекратилась за считанные секунды. С улицы будто сдули налет обыденности. Болтливые лавочники, скорняки и цирюльники с лихорадочной поспешностью захлопывали ставни и закладывали засовы. Еще не зная наверняка, Камиль о многом уже догадывался. Эта улица не понравилась ему с самого начала, но о попытке обойти ее он даже не думал. По мере того как юноша продвигался в глубь, торговцы овощами, цветами и фруктами, наоборот, с нее исчезали. Нервно мечущиеся люди жались к поспешно запираемым домам. Огульная беззащитность звучала громким лязгом задвижек в каждом переулке. Те, кто запаздывали, и не решались выдти и закрыть ставни на окнах, задергивали их шторами под сбивчивый стук щеколд. Грузчики, возле кондитерской, побросали мешки, через распоровшийся от удара шов, прямо в утрамбованную между камнями землю, белой горкой просыпалась мука.
Срочное забвение дел и привычного, ежедневно размеренного уклада делало людей похожими на беженцев, лишая труд горожан зрелого дневного беспокойства. Хотя, более точно, было бы назвать их поведение затворничеством.