-Двойня у нас. Как же ... Нам староста бумагу подтверждающую отписал, только на руки не дал. Не по чину, говорит ...
Младенцы дружно, громогласно заорали (мать незаметно ущипнула их через тонкую ткань).
Глаза Араптана волчьими ямами колко разглядывали семейку и приплод. Пухлая, короткопалая ладонь чиновника с неохотой вскарабкалась на строчку, лелея замусоленные страницы государственной бумаги. Принципиально важная, носимая на лице маска неподвижности, изумленно развернулась к краю листа, вынюхивая нужную убористую строчку. Ноготь озабоченно постучал по чернильному следу, обнаружив там косой, незамеченный ранее штрих. Взгляд толстяка блеснул острым недобрым светом и попиратель недозволенных свобод и блюститель высших интересов зло с придыханием сказал:
-Ратное войско примерится с этой потерей,-тут Араптан с диким, барским бесчувствием напыжился и выпятив губы прикрикнул:-А если мне донесут, что вы детками малыми и чужими, как своими клянетесь, тогда не пощажу! Хоть и отмечено у меня,-сволочная нотка несколько увяла, вместе с злобной гримасой толстяка.-Ладно, народили вовремя, пусть теперь твой мужик за ссаными пеленками прячется. Тут дело решенное,-его категоричный приказной тон заставил сунувшихся было за спину к отцу семейства солдат, и вставших на караул, отступить. Панцерные плащеносцы отошли, угодливо оскалившись копьями уже в стороне.
Ежась, и ошарашенно таращась по сторонам, муженек выхватил одного младенца из рук матери и все четверо, стороной, бочком, отшатнувшись вглубь, поспешили скрыться за стенами родного дома.
Придавленная страхами радость быстро и наверняка обрезала лоскут неба, перекрыв напоенный болью воздух, и отделив захлопнувшейся дверью праздник одной семьи от безрадостной реальности целой улицы.
Терпеть власть-означало приспосабливаться к ней. Любое неповиновение расценивалось непокорными, как маленькая реабилитирующая победа над судьбой. Противозаконное право на самостоятельность.
Тут же, на другой стороне, двое панцирных плащеносцев из грязного тупика выцарапали хмельного раздолбая. Косопузые продели через локти пьяного вдрызг древко копья и волоком тащили неспособного стоять на ногах молодца к армейской кибитке. Приставшие, длинные пряди волос плелись через вспотевшее лицо натужно сопящего гуляки, от чего оно казалось посеченным. Его физиономия была расцарапанной и опухшей. К влажным губам прилипла светлая ленточка квашеной капусты. При полном удовольствии собой кутила хрипло горланил, вопя песню, мало наполненную словами:
Забрили в солдаты
Забрали супостаты
Некоторые, оказывается, знали загодя о сегодняшней рекрутской облаве и напились в стельку. Прогуливая последнее. На нем была одета кожаная безрукавка на голое тело. Один раструб суконных штанов, от паха до самого сапога, был мокрым.
На главную улицу сливать помои запрещалось. Переулкам и закоулкам повезло меньше. Поэтому расхристанный раздолбай извалялся во всем, в чем только можно. Он почти радовался, что его нашли, и не надо больше прятаться и бояться. Его губы тянулись к панцирникам для благодарного лобызания, но в ответ получали тяжелым волосатым кулаком по поросшей щетиной скуле, прочно цементируя в будущем солдате рефлексы подчинения.
Рекрутирующая команда с двух сторон вклинивалась в запахнувшиеся дома. Тут и там слышался дробный цокот железных набоек по ступенькам. Взревывал начальственный матерок и слышалась в ответ хозяйская брань.
Сбивчивые крики метались, шастали по домам. Распахнулись ставни и перевесившегося через подоконник отловленного уклониста в белой исподней рубахе вытягивали за руки сразу трое панцирных плащеносцев. Копья еще двоих были направлены наперерез бросившейся на выручку матери. Простоволосая женщина, уже изувеченная ожиданием предстоящих двадцати лет, всем телом, изо всех женских сил тащила за рубаху сына, пытаясь втянуть его обратно в дом.
Но куда ей!
Мать отпихнули древком, ткнув ее в некрасивое, мешковатое платье. Сын на брюхе сверзился по обшарпанному подоконнику вниз и, поддавая в спину, панцирники спешно погнали его к повозке.