-Тут как в купании,-заверил его Гарсон, и цвиркнул через зубы слюной.-Кто лучше плавает, тот чаще тонет. В накатывающейся необозримой лавине ратников, вперед не рвитесь, и в последних, поотстав, не задерживайтесь. В середке затеряться легче, там и флангового нападения можно не опасаться. Стрелы со стен летят стремительно и густо. Струями. Бессчетные наконечники вонзаются во всякого, кто разявится. А вы сметливы будьте. С шага на бег, с прыжка в полу присядь. Лежать с пробитым насквозь стрелой горлом охоты никакой нет. За щитами прячьтесь, а щит потеряли, тело впереди убитого подхватите и им прикройтесь.
С городских стен доносились голоса перекликающихся между собой стражников. Пляшущий язычок пламени в фонаре едва разгонял тьму тускло вздрагивающим светом. Ночная льнувшая тьма подтягивалась, подступала к ним, подхватывала, не качнув, без всплеска, армейскую кибитку, как громоздкий ковчег, нагруженный теплым биением молодой плоти, и объединенный единой судьбой его обитателей. Их относило в даль от мелькающих огоньков наметившихся событий, вероятность которых совсем недавно не признавалась очевидной. В этом невнятном полыхании кровавых отсветов на инфантильных лицах новобранцев рассказ Гарсона от чего-то казался правдиво реальной, будущей былью.
В голове Камиля что-то выправлялось, точно взболтанные, разреженные частички мироздания обретали собственное мягкое дно.
Гарсон был убедителен в своих словах. Полноцветен. Непомерно тщеславен в стремлении всячески потакать возникающим идеям и появляющимся в результате желаниям. Его голос постепенно освобождался от волнительной хрипотцы, обретая состояние взвинченного бахвальства:
-Став ратниками, принимайте осажденный град, как заведомую жертву. Зажиточную златоглавость, как приглашение на кровавый пир. Следите за маячащими на стенах лучниками. Щиты будут обиты сырыми воловьими шкурами и прикрывать катапульты. Вы, как мокрый лист прибейтесь под их защиту, едва завидете зажигательные стрелы. В спешке под катки стенобитных орудий не угодите. То крутясь и скрываясь за спинами отчаянных глупцов, летите к осадным башням. Жутко от падающих вокруг, пробитых и брызжущих кровью, я ты хоть расшибись, но дело свое воинское исполняй. В верх по огромным лестницам, как по маршевым пролетам, уворачиваясь от извергающегося из котлов на ваши головы кипящего масла, и гурьбой по перекидному мосту на зубцы стен. Крутитесь волчком и выкладывайтесь в каждом рубящем ударе. Душите и рывком хрустко ломайте шеи. Чтобы плачь считался тишиной, а крики и стоны попыткой противления.
Рассказ Гарсона пронял всех. Воцарилась благоговейная тишина. Она его приветствовала. Умиление перед опасностью и приключениями в широко разинутых глазах, вытаращенных в недоумении, и полные любопытства и удивления подрагивающие губы, несли некий стайный кретинизм, что это теперь им тоже доступно.
Простые истины стирают с лиц сложные мысли. Подлость превалирует над борением духа. Присваивая, изначальному трагическому инстинкту самосохранения,на подобие прихоти, железно упорядоченное тщеславие неуязвимого завоевателя. Попав в ситуацию угрожающую их дальнейшему существованию, рекруты воспринимали малейшую идею, сулящую благоприятную перемену их участи, как спасительное решение проблемы целиком. Уподобляя упрощение скотству.
Камиль нервно, с тихим бешенством схватился за эфес шпаги, но рука поймала пустоту, и пальцы стиснулись, замкнулись в кулак. Пока никто не обращал внимание на упорное напряжение его лица.
Златоуст и краснобай, тем временем, продолжал раздавать безнравственные авансы:
-Полководец на три дня отдает своей армии поверженный город на разграбление. Кто не попользуется?-Глаз Гарсона горел, сладко томимый пагубными страстями.-В богатом городе всего есть. У кого дурная спесь, те не разбирают. Кретины. Придаваясь мерзостному блуду с любой, более менее смазливой бабенкой. Кто красного петуха пустит, погорельцев плодя, другой цацками прельстившись сумки и ранцы с мертвецов натырит и по погребам, глаза заливать в беспробудном пьянстве. Что знакомо, к тому рука и тянется. Магарычом кой-каким и деньжатами разжившись, спят в луже собственной блевотины, и мнят, будто познали удовольствия жизни.
-Через золото все слезы и льются. Уж известно,-встрял сухопарый парнишка, на вид подмастерье сапожника, выказывая полное свое понимание. Сидящий рядом здоровяк свирепо двинул его в бок и сухопарый примолк с простецким выражением на лице.
Эти балбесы смотрели на Гарсона, как на килограмм шоколадных конфет.
-Все три дня ... Эти три дня! Проигравшие живут по правилам, которые выдумывают победители. Если у тех хватает на это мозгов,-палец Гарсона многозначительно пополз от виска по скуле вниз.-Если уж грабить, так разгульно, с парадного входа. Не лишая варварство устрашающего смысла. С пинком в золоченую дверь. Врываясь в особняк, в который вас и на порог, в той прежней жизни, не пустили бы.-Гарсон приосанился и не без некой бравады окинул взглядом будущих ратоборцев.-Знатные живут на показ. Без хитрых потуг казаться перед захватчиками неимущей беднотой. Рубить канделябры, парчой подтираться, да буйствуя, по хрустальным люстрам на сто свечей из мушкетов палить, сподобятся только пакостные биндюжники. Мы не таковы,-Гарсон испытующе посмотрел, сверяя настрой рекрутов с собственным ощущением от сказанного.-Искусно вкраплять высокородную кровь в плотные стяжки гобеленов, для этого необходимо потрясающее хладнокровие знатока кутежа. Родовитые фанфароны, морды милордовые, всегда несогласны с незапланированными аудиенциями. А мы ведь не в гости ... мы совсем по другому поводу,-Гарсон широко ухмыльнулся, и продолжил с долей едкой злости в голосе:-Не убивать же нас за это? А за оружие сами вперед нас хватаются, норовя фехтовать в сверкающих отблесках фамильной геральдики. Потом еще удивляются, почему их все чаще находят приколотыми к шпалерам. И зенки тоже сами по вылазили в бессильной ярости к чинимому в их доме произволу, а мы виноватые.-Возбужденное позерство Гарсона было наигранным и своевольно обязательным к исполнению. Все это началось с момента, когда они поверили его россказням.-Тонкое упругое лезвие в умелых руках исключительно проникновенно,-продолжил он спесиво бахвальствовать:-Слуг с домочадцами гнать взашей. Нечего про хозяев сплетни собирать. Оставив ту, которую не трудно узнать, и спутать ни с кем не возможно.-Гарсон превосходно изобразил пикантно слащавое восхищение на своем лице.-Деву просватанную, да не венчанную, посреди разоренного родительского гнезда. Уже догадавшуюся, как обошлись с ее братом и отцом. Но ее лицо не взывает к отмщению. Прелестная дева, с чернеными бровями, в персиковом платье из гладкого шелка, не станет вести себя как какая нибудь безмозглая простушка, предпочитая скорбным истерикам и гневным проклятьям покорность и послушание. Они бывают удивительно сообразительны и способны, эти пленительные красавицы из высшего общества. На мягких перинах росла, окруженная заботой дюжины покладистых нянек. Привыкшая с капризов начинать всякий день, она быстро схватывает, как следует поступать благородной деве, за которую некому больше заступиться и защитить. Артачиться или надменный вид на пустом месте строить не станет. Будет понятлива и постарается увеличить себе шансы не умереть, истекая кровью, в своей пастели нынче же, с завязанной на голове нижней юбкой. Вся ее стройная линия запретов, именуемая воспитанием, публичная важность и родовитость, разом сведутся к умению пережить эти три дня. Без спесивой гордыни, впадая в состояние приспособленки по случаю.