-Нарочно подличать не стоит. Она уже в легкой панике от своего хотения. Жмется к тебе, мелко дрожит, как в ознобе. А тебе кажется, что от желания она такая трепетная. Дурой глаза прячет, сама уж на все наперед согласная,-Гарсон был пылок. Не взгляд-быстрая ртуть.-Насколько тебе выдумки хватит, тем с ней и проказничай. Ты из удальства, а ей пожить охота. Показаться, да понравиться,-он подмигнул, продолжая взвинчивать их похоть.-Сама спохватится и в спаленку потащит. Влагая твою приятность, чтобы не на людях по кругу пущенной быть.
По темному зеву улицы тянуло ветерком. В синеватом свете луны, как-то особенно, по месту, слезилась в сумерках грязь. Лимонный отсвет пламени лип к ткани кибитки и едва заметно переливался на голых ребрах металлических прутьев.
-Всех в герои вывести берешься, а сам рассуждаешь как лишенное самообладания животное. Научись хотя бы улыбаться пореже, взявшись сочинять такое.
Простофили слушавшие Гарсона с разинутыми ртами, с ужасом уставились на беспощадного острослова с тоской и испугом. Их лица, поначалу бывшие внимательно тупыми и понуро любопытствующими, теперь выглядели ошалевшими окончательно.
Апатия мямлящая о безысходности.
Гарсон недовольно повернулся к говорящему, яростно смерив его глазами. Недобрая пристальность его взгляда ничуть не смутила крепкого парня с неплохо развитой мускулатурой, который закончил начатую фразу так:
-Если тебя вовремя не остановить, под твоей пятой такие скоты развернуться могут, чей грех уже ничем перекрыть невозможно будет.
Камиль не знал, что в этот момент отразилось на его собственном лице. Но он мысленно воспрянул от того, что нашелся хотя бы один, пожалевший человеческое за хрупкость.
Благородство еще было живо, но едва дышало, пока не появился заступник.
Камиль воззрился на него, как и все остальные. У парня была широкая кость и неплохие бицепсы. Взъерошенные, темно-каштановые волосы секущимися кончиками ниспадали на свободную в плечах полотняную куртку. Кожаные штаны неплохой выделки, цвета крепкого чая, были заправлены в массивные сапоги. Ворот простой холщовой рубахи отложным воротничком распахивал мощную грудную клетку и крепкую загорелую шею молодца, которого (пора об этом и сказать) звали Гейсом. Чуть приплюснутый хрящик носа на слегка вытянутом лице дополняли выгнутые, имеющие свои вершины, брови и мужественный взгляд серых, уверенных глаз. Было в нем какое-то напряженное упорство, неподвижность характера и не плутающая жизненная сила молодого мужчины.
Гарсон двинул корпусом, вытянул одну ногу, бережно помял под штаниной колено и вновь утвердившись на своем месте, среди сидящих бок о бок новобранцев, заговорил вновь, произнося с некой ленцой следующие слова:
-Ты, мил друг, парень смелый, а мы люди, по большей части, темные. Нам оказали слишком сенсационные почести, насобирав по городу и запихнув в садок на колесах, пологая нас достойными делать грязную работу.
Спокойствие на лице Гейса было не наигранным. Он склонил голову и проведя пятерней, убрал волосы со лба, затем, чуть подавшись вперед, сказал:
-Вопросы бесчестя, это не переживания принцев, не привилегия высокородий. Это преступное коверканье предназначения жизни. А ты торопишься оскотинить всех и вся, напитать этим ядом жадные до впечатлений неокрепшие души, погрузив их в трясину глухого дикарства. Нет у них нынче воли, и нечего выставить против выпавшей на их долю кабальной перемены участи, не успев осознать святость звания война.
Камиль мыслил медленно, поскольку здоровенная шишка на голове болела и не давала покоя. Снять боль он тоже не мог, по той же причине. Заклинание не шло, разгласить его школяру так и не удавалось. В нем оставалась непроизносимая закавыка, от чего, то не снималось с языка. Не обвораживало.
Обман хорош, когда он красив и мгновенен, а не когда тебе надобен по срочной нужде или немощи. Камиль сам хотел укоротить язык Гарсону. Но в какой-то момент он решил, что за обликом Гарсона скрывается сам Делагрез. Юный волшебник все больше склонялся к мнению, что перекинулся пришлый маг в личину добровольного ратника, от того такой авторитет ему, и доверие к паскудным его словам. Взыгравшее в нем осторожно отступило прочь. Он был способен на ошибку и окончательно знать ничего не мог. Кинуться в единоборство сейчас, когда он так слаб, Камиль не хотел. Слишком бы легко досталось претенденту его поражение. Выставленный Нобиусом клинок был не готов нанести свой сокрушительный удар.
Через ухмылку, не торопясь, не глядя на Камиля, все так же нехотя, Гарсон произнес, обращаясь к Гейсу: