-Ни черта ты не понимаешь. Ради воинской славы воспевают одни подвиги, а по пьяни, на самом деле, хвастают другими. Я реалист, и мне втолковывать, что убийством можно творить добро, а не пользу, по меньшей мере, наивно. О грязном помалкивают, памятуя о чести, наглухо чужеродной оружному люду, сживающему со свету многих.
Парой глаз каждого человека. Парой губ. Всем азартом души. Прочувствованно. Страстно, неистово и непримиримо, продолжалась тесная борьба, полная поврежденных, травмоопасных убеждений.
Неведомо откуда появившиеся морщины придали неуловимую властность серым глазам Гейса и ровным льющимся голосом он изрек:
-У того, кто обладает мечем, всегда находится больше аргументов в свою защиту. Выбор железа сомнителен и прост. Сбившиеся нынче в стаю свыкнуться со своими страхами, и вновь, по любому предательскому наущению, будут врозь. А доблесть роднит на веки, объединяя силой полноправного подвига, твердостью в исполнении долга, строгостью в помыслах и оказании покровительственного заступничества всякому, от благородного до простолюдина.
Кто-то восхищенно присвистнул.
Большинство безоговорочно признавало в Гарсоне своего лидера, и только хмуро сопели. Служителей его культа поднабралось изрядно.
Невзирая на совет Гейса, Гарсон улыбнулся и с натужной веселостью заговорил вновь:
-Ты только сбил меня своим хлестким порицанием. Прямо не слова, а порох трескучий. Это ты вообще (дал он расплывчатую оценку его словам), а я по моменту, дельно взбодрить ратную братию пытаюсь,-примиренчески вещал Гарсон.-Формировать из вчерашних обывателей завтрашних героев, дело мало подъемное, мой незапятнанный романтик.
-Не надорвался бы, мелкую ничтожность свою выказывая,-с нескрываемым чувством омерзения высказался Гейс.-Не так ли, из ущемленного чем-то в детстве мальчика, отрывающего синичкам лапки, вырастает насильник и убийца? За тобой, приспешником увязавшись, мимо себя пройти можно, на пустую похвальбу заглядевшись. Войну знатному-цена небывалая, а ты, на службу ратную наставляя, в них только шкурников и душегубов видеть умеешь, уводя на дно бесстыжей жизни. Глумясь над славой настоящих храбрецов.
-Ты спятил,-нервно огрызнулся Гарсон и вдруг насупился.-Правдоподобная самоуверенность моей лжи, не твое стороннее чистоплюйство. И мою занимательную удаль позорными словами обзывать не смей!
Острое лезвие шутит тоньше всех. Шпагу у Камиля забрали, заклинания не действовали, вздорный спор грозил непредсказуемыми последствиями.
Язык Гейса разил, как пропитанная ядом стрела:
-Бахвальство твое искусительством зовется. Подлецов плодя по образу и подобию своему. Но я не напрягаясь осилю твою нехитрую науку.
-Почему бы тебе не попрактиковаться прямо сейчас?-Подъязвил его Гарсон.-Я из одного только азарта посмотрю, как ты вывернешься.
Гейс неопределенно покачал головой и раздумчивым тоном медленно заговорил:
-Минуло три дня. Улицы захваченного города напоминали давленый рисунок на забытом в костре окровавленном лезвии. На черни металла остались светлые пятна, одержимые местью. Из светелок разочарованно выглядывали девицы, сердясь и пренебрежительно подхихикивая над незадачливыми захватчиками: «Вовсе жизни не стало. Повывелись видать настоящие лиходеи коренного мужского звания и закваски. За трое суток не найти пары часов между обжорством и мордобоем, попойкой и лобызанием с худшей разновидностью прочих подонков, и проигнорировать радушие одиноких девиц и вдовушек». Многие дамочки предпочитают любовь жесткую, чтобы в мужике самца чувствовать, умеющего пугнуть, нагнуть, припереть и отогреть ... Город на щит взять проще бывает чем в женских сердцах о себе добрую память оставить,-в голосе Гейса беззлобно звенел, посмеиваясь, осмысленный хрусталь:-Один Гарсон остался, да и того, случаем, не уберегут до следующей осады, удавят свои же по тихому, чтоб слюной от россказней его сладких не захлебнуться. И, неровен час, стронется армия захватчиков, застучат каблучки, погонят оскорбленные девы по городу побрезговавших ими победителей, задрав юбки, как злейших своих обидчиков.
Новобранцы покатывались со смеху и повозка тряслась, за исключением, разве что, Гарсона и крепыша молотобойца Фарлама, зыркающего на всех исподлобья и сжимающего внушительные кулаки.
Теперь, когда Гарсон сконфузился, он, почему-то, выглядел как человек вполне приличный.
Был ли в этом назревающий скандал или момент согласия? Выяснить не довелось. Кусты на обочине затрещали. Мягко зашлепала уличная грязь. По шагу видать-воин идет. Из глубины, грозно сметая их развеселое настроение, вкрадывался стражник. На нем был кожаный жилет с пришитыми пластинчатыми бляшками, его борода и усы были аккуратно подстрижены, а голову прикрывал шлем-круглый шипак. На плечах лежал серо-коричневый плащ. Латные рукавицы отсутствовали. Пряжки на сапогах чем-то повторяли тесненный рисунок на кожаных штанах. Меч, как и полагается, висел на груди, и прикрывал ножнами сердце стражника, защищая его от прокалывающего удара исподтишка.