«Мсье, не надо вандализма.»
Магия наложила холодную ладонь зимы на пылающую щеку неряшливого летнего дворика. Недоуменно поблескивало солнце. Успевший вспорхнуть селезень терял с розовых перепончатых лапок не капли, а легкую как гагачий пух снежную взвесь. Призывом робкой надежды в момент бессилия пятнистая, обрюзгшая свинья храпела и визгливо хрюкала суетно и совершенно безнадежно барахтаясь, запаянная на все четыре ноги в ледяные колодки. Ее круглые, тугие бока беспомощно вздрагивали. Белые шапки покрыли корзины с мусором, от чего те стали походить на творения великана мороженщика. Головастики застыли в пронзительно чистой ледяной толще, растопырив отрастающие лапки под крохотными жаберными панцирями. Край изодранного камзола в воде побурел и расправился, став похожим в махровом бархате стоялой грязи на притаившегося ската. Солнечно желтая пуговица горела в мохнатой грязи, от чего ее лживая драгоценность казалась еще более фальшивой. Торчали кусочки соломы облепленные под водой пузырьками воздуха. Пушисто и мягко поблескивала кристальная пудра крахмального снежка засыпавшая ворс зеленой травы. Местами подернутое изморозью зеркало лужи выбелила куцая заговоренная метель.
Трава груба, да губа не дура.
Временно зыбкий морозец быстр и стужа его ломка и не прочна. Камиль ступил по хрустящей от инея траве на застывшую воду. Тонкий лед треснул проминаясь кристаллической паутиной. Вспух в проломах пропуская пузырящуюся черную растрескавшуюся жижу. Треснувший лед прогнулся «гамаком», но выдержал вес Камиля. Юноша побежал по хрупкому узорному инею оскальзываясь. Струями обдал лицо ледяной ветер. В несколько прыжков Камиль достиг противоположного берега. Льдинки остро отсверкивали ломтиками испаряющегося льда как влажные драгоценные камни. Сапоги Камиля оставляли в мокром снегу глубокие следы, его ноги вязли в тонком киселе. Он добрел до ворот заднего двора и щепоткой послал себе за спину ящерицу, которая жарким искрящимся сполохом тотчас отогрела клин полегшей травы. Юный маг слышал как затрещала штопка морозных стежков и кроша лед обезумевшая свинья понеслась куда-то в палящий зной.
Изнутри металлическая стяжка ворот выглядела несколько обшарпанно, но струганая древесина еще играла тонкой природной вязью. Неровная строчка утраченных припаек витой накладной ковки местами отсутствовала. А задвинутый в паз засов поддался на удивление легко. Ворота подвешенные на двух высоких каменных столбах приоткрылись чуть тяжелее. Камиль мягко вклинился в образовавшуюся щель и поправив перевязь шпаги шагнул на немощеную улицу. За ним шмыгали и терялись полупрозрачно тая остаточные ящерки магии.
-На ходу не стоять. Прочь!-раздалось у него над головой. Кучер поправил плетью кусачего жеребца.
Камиль опасливо прижался к стене пережидая. Жирная, навазелиненая грязь из под колес проносящейся кареты щедро обрызгала высокие сапоги. С гордой миной ливрейный на запятках кареты презрительным взглядом проводил отстранившегося школяра.
От быстрой смены тепла и холода ветер сделался чересчур резким. Прохватистым. Левиндок зябко поежился. Его виски были подернуты узором прожитых зим. Запутавшаяся в волосах снежная изморозь охлаждала прожигающую тепло-пепельную серость раскаленных глаз.
Ледяной глыбе в центре мутной, покрытой рябью лужи таять не меньше суток. Пара севших на воду уток уже пыталась взобраться по ее оплывающим краям, но тщетно, перепончатые лапы разъезжались и те, отчаянно крякая, плюхались обратно в воду, возмущенно взмахивая пегими крыльями. Взвизгивая и постанывая от пережитого, кверху брюхом, лоснясь и конвульсивно вздрагивая, елозила в грязи пятнистая свинья.
Левиндок покусывал губы и сжимал эфес рапиры.
Морщины-это тупики упорства и выход их необратим. По рыхлому, наметенному в магическом выбросе снегу школяр срывался с его взгляда окутанный горячим полуденным зноем. Левиндок сбил острием с подоконника грязные, почти не прозрачные, замысловатые сосульки.
Чтобы позвать-нужно загореться отдавая тепло. Чтобы удержать-надо стать надежной, омытой, чистой пристанью. Чтобы прогнать-достаточно превратиться в холодную глыбу.
Левиндок повел глазами, его взгляд был тяжелым состоявшимся упреком. Дочь красавица присела в безупречном реверансе, испуганно поджавшись, склонив голову и опустив взор. Левиндок отвел глаза. Чем больше Бьянка вступала в свою лучшую пору, тем привилегированней становилось к ней отношение ее вдовствующего отца, не желающего замечать как много следовало бы поправить в ней самой.
-Ты так и норовишь побольше ранить мое сердце, не вознаграждая стареющего родителя своим послушанием. Девушку уже потому следует выдавать замуж,-нравоучительно настаивал отец, разделяя слова вескими паузами,- чтобы она начала скучать по порядкам в родительском доме.