Копейщик не мог разжать пальцы, усердно удерживая дубовое древко точно вверх. Он только непрерывно моргал и жмурил желудевые глаза от шлепающих на лоб кровяных капель. По мере того, как караульщик осознал, кого он насадил на выставленное копье, взор копейщика заволакивался обморочным туманом. Его подхватили под руки, вырвав наконец из склещеных пальцев древко, и завалив, опустить распластанное тело Араптана. Словно пробудившись, стражники стали выкрикивать угрозы, и разъяряясь от досады, нескончаемо ругаться.
Сквернословили исступленно, срочно отыскивая крайнего. Камиль попятился, слившись со стеной он щелчком пальцев послал быстролапый, хвостато извивающийся сполох в дом аптекарей ...
-Не «ушко», говоришь, а свою иголочку, всеж таки, нашел. Плохо кончил,-подвел свой итог Гейс, и в ту же секунду расслабления почувствовал, как цепкие руки накрепко перехватили его ноги и потащили внутрь чердака ...
По напряженной икроножной мышце зачарованного стражника, с голенища на носок, прошмыгнула ящерка, разрывая заколдованный круг заклятья на совращающее присутствие. Обнаженная девушка стала исчезать, распадаясь ослепительной горсткой летуче рассеивающегося праха, ускользать судорожной легковесной субстанцией. Такая яркая и такая осязаемая, вдруг необъяснимо испарилась, мистическим флером, чуть ли не в одно мгновение. Затмение прошло, схлопнув моргнувшую пустоту. На стене коридора остался висеть охотничий трофей-голова вепря. Нетвердо отступив, стражник вдруг осознал, как с беспутным нахальством совращал кабанью голову. Греховодничал, похотливо лапая с самыми гнусными намерениями встопорщенный загривок. Похабно поглаживал жесткую, с проседью, щетину. Страстно хватался за клыки в ощеренной пасти и тянулся губами к мохнатому рылу.
Панцирный плащеносец, осатанело озираясь, крутанулся на каблуках вокруг своей оси, обводя страшным взглядом весь коридор, разыскивая того, кто его таким дураком выставил. И вдруг, в некоторой растерянности, вне магического круга, словно выброшенная на прибрежье рыба, забился, стал пучить глаза, пытаясь выдавить из себя разрывающий его мечту пополам, ядовитый воздух. И неожиданно снисходительно, запросто обмяк, прозревая, поняв, что его, с обманчивой легкостью хмельного загула, разыграли. Взыскивать было не с кого: подвал оказался пуст, как мошна ротозея в ярмарочной сутолоке.
Крадучись удаляясь, блудя по бесприютно угольным, в редких проблесках улицам, маг брел по дымящейся туманом мостовой, в поисках уединения. Скудный свет луны обкладывал Камиля, как убегающего оленя на тех каминных изразцах. И рога его магического дара ветвились, осыпанные звездным крошевом.
Искать ночлега теперь следовало еще дальше, чем ранее полагал Камиль, чтобы уйти от нарастающего, нерасторжимого единства с этим вымышленным городом, от которого он теперь бежал, но в который все больше начинал верить.
День выдался ослепительно ярким. Старые вязы, стреляющие в небо густыми кронами, растопырено пропускали сквозь перфорацию листвы шильца жгучих солнечных лучей.
Копыта чалых меринов били по грязи, по тонким непрогораемым куполам луж, по распаленным за день дорожным камням. Гнавший облака ветер был такой силы, что крыши домов, в резкой синеве неба, казались прибрежными, и плывущими как по высокой паводковой воде.
Сторонясь каленых, искрящих кромками карнизов, тут и там, взъерошенные воробьиные комочки, стайками перепархивали в теплый пепел теней, озвучивая своим щебетанием приоритетное счастье каждого дня.
Из распахнутых настеж окон источался в небо кухонный чад. Удушливый. Курящийся прелым. Липко лоснящийся волглой копотью. Произрастающий буднями из ругани пожизненного соседства, подгоревших котлет и одуряющего запаха сладкой выпечки.
Напомаженные кокетки, с дымкой запаздывающей беременности в глазах, разгорячено очаровательные от не сложившегося, отчаянно декольтированно перегнувшись свисали из окон, безутешно радуясь, что какому-то красавчику сейчас достанется и за их слезы.