В праздник Пасхи мы гуляли допоздна. Церковная служба в соборе Святого Стефана, запах рыбы и сырых водорослей с берега Дуная, поцелуи под плакучей ивой – не хотелось расставаться, пусть уже и пробило полночь, и на улицах было отнюдь не так безопасно. Но все когда-то кончается, и мы стояли на обычном месте, где всегда встречались и прощались. Иштван крепко обнимал меня, уже не стесняясь того, что кто-нибудь может выглянуть в окно и заметить нас. Фонарь над крыльцом соседнего дома качался от сильного ветра, и издалека слышалась пьяная песня про трех красавиц.
— Завтра не жди меня, Камила, — шепнул он мне на ухо. — Я попробую прийти в четверг.
Я кивнула. Три дня казались невыносимо долгими, но чего они стоили, если сравнить с двумя годами?
— Приходи, когда сочтешь нужным. Я буду ждать, — шепнула я, и мы поцеловались, а потом еще и еще, пока, наконец, нас не прогнал ночной сторож. Иштван дал ему денег, чтобы тот выпил за наше здоровье, и старик с ворчанием спрятал монеты в кошелек, жалуясь на тяжелую жизнь. Его недовольство было таким потешным, что мы, не сговариваясь, рассмеялись, когда он принялся ругать свою негнущуюся ногу и бестолкового шурина, взялись за руки и побежали вдоль по улице. Наверное, тогда я могла бы полететь, если бы очень захотела.
Когда я вернулась, раскрасневшаяся, с опухшими от поцелуев губами, в доме гробовщика никто не спал, и мне не удалось незаметно проскользнуть на кухню: гости господина Тишлера усадили меня за праздничный стол, и госпожа налила сладкого вина. Я и без него была пьяна, потому болтала без умолку о всякой ерунде, словно безголовая кокетка, и мне то и дело отпускали комплименты. Впервые мне нравилось беззлобно поддразнивать мужчин, и я не боялась их и не стеснялась, как обычно, словно Иштван снял с меня тяжелое, многолетнее заклятье. Перед сном я мечтала, как мы уедем куда-нибудь из Вены, заведем хозяйство и будем жить ладно и мирно; перед окнами я посажу шток-розы и дикий виноград, и Арап будет нежиться на траве под солнцем, подставляя живот его лучам, а на очаге будет вариться обед, и, может быть, прозвучит детский смех, так похожий на смех Иштвана…
Хорошее настроение не оставляло меня и в следующие дни, и госпожа Тишлер беспокойно поглядывала на меня. Она осторожно расспрашивала про комиссара, но я только пожимала плечами и отвечала, что забыла о нем напрочь. Господин Тишлер в шутку пенял мне, что я отпугиваю смерть своим радостным видом, но, кажется, он был доволен, потому что родственники покойных платили тогда щедрей, чем когда бы то ни было.
Я знала, где находится дом хозяина Иштвана, и если мой путь пролегал в той стороне, то старалась пройти мимо него, в робкой надежде случайно повидаться. Конечно, я не собиралась здороваться с Иштваном, но мне было бы приятно, если бы он увидел меня и подал знак узнавания: улыбка, слово, жест.