— Одевайся и иди за мной! — приказала старуха, нависнув надо мной, как скала. Мне хватило одного взгляда на ее крепко сжатые губы, чтобы не спрашивать, что случилось.
Я накинула платье, и госпожа Рот даже не дала мне времени затянуть шнуровку. Откуда-то снизу донесся утробный стон, но быстро оборвался, и по спине у меня пробежали мурашки.
Старуха замерла, прислушиваясь, но быстро пришла в себя и вытолкала меня из комнаты.
— Не стой столбом, — прошипела она. — Шевели ногами!
Я больно ушиблась о косяк двери, но ничего не сказала.
Она привела меня в полутемную душную комнату, где остро пахло потом и кровью, и сунула мне в руки корытце с теплой водой. Окно было плотно занавешено, и при свете свечи я никак не могла рассмотреть, кто лежит на постели и глухо стонет, стиснув светлый жгут простыни в зубах. Рядом с кроватью стояла кухарка, вытирая окровавленные руки о тряпицу. Она поглядела на нас, но ничего не сказала, и корытце ходуном заходило в моих руках.
— Что тут? — хмуро спросила старуха, и глухая уставилась на ее губы.
— Помрет, — наконец равнодушно отозвалась она, отводя светлые пустые глаза. — Много крови вышло.
Госпожа Рот сплюнула на пол и повернулась ко мне. Она с отвращением взглянула на мои пальцы, но улыбнулась, и ее большие зубы некрасиво выступили вперед. Мне показалось, будто она готовится что-то перегрызть.
— Вылей воду и все, что в ней, на заднем дворе, — велела она неожиданно кротко. — Но гляди, чтобы тебя никто не увидел. Будешь умницей — я тебя награжу. Потом возвращайся сюда.
Перевоплощение в ангела пугало едва ли не больше всей крови и грязи этой комнаты, но спорить я не стала – велика ли трудность вылить воду? Боком я вышла прочь. В доме было уже тихо; все ночные гости разошлись до вечера, а девушки уже наверняка спали. Никем не замеченная, я выскользнула через черный ход, и зажмурилась от яркого солнца. Листва в саду шелестела под свежим утренним ветром, и капли вчерашнего дождя сверкали под рассветным солнцем, но я свернула в сторону каменной пристройки, где жили кухарка и привратник.
Воду обычно выливали, где придется, чаще всего на траву — ведь вода есть вода, и растениям она только на пользу, но все же я отошла подальше. Корытце не было тяжелым, и потому мне не пришлось размахиваться, чтобы вылить его содержимое, но я оторопела, когда к моим ногам упало что-то мягкое, сморщенное, красное, как вылинявшая кукла, как только родившийся щенок.
Корытце выпало из моих рук, и я опустилась на колени.
Существо было мертво, не шевелилось, не дышало. Зеленая блестящая муха присела на его округлый лобик, потирая лапки, и я отогнала ее, не зная, что делать дальше. Оставить его здесь я не могла и не могла придумать, как спрятать его, надо ли прочесть молитву? Ужас накрыл меня, и только сейчас стали ясны слова о том, что некто умирает там, в доме. Вот она, смерть, передо мной, зеленая муха, жадно возвращающаяся, чтобы выпить последние соки жизни.
Я завернула трупик младенца в юбку, преодолевая страх и брезгливость, и поднялась. Прикасаться у нему было противно, и казалось, что его пустые, широко распахнутые глаза глядят на меня даже сквозь плотную льняную ткань. Минуту я постояла без единой мысли в голове, ощущая тяжесть в подоле, и только потом решилась пойти в цветник, где земля всегда была рыхлой и ухоженной.
Как я ненавидела себя, и боялась смерти, и жалела несчастное дитя, рожденное в доме, где не было места счастью, пока разрывала землю там, где отцветали пышные разноцветные тюльпаны. Их легче было вынуть из земли, не повредив корни луковичек, а затем посадить обратно, и еще я думала о том, что этот неведомый ребенок слишком большой, и лучше бы, если бы его ручки и ножки были отдельно, потому что иначе все заметят, что тюльпаны пересажены. Мысли эти казались мне самой такими расчетливыми и холодными, что часть моей души беззвучно кричала, что я чудовище.
Я вернулась в дом через полчаса, но госпожа Рот даже не отругала меня, только вытерла мне лицо своим передником, от которого пахло затхлостью. На нем остались темные следы, должно быть, я перепачкалась и не заметила этого. Кухарка уже исчезла, и женщина на кровати больше не стонала и не двигалась.
— Оставайся здесь, — велела мне старуха. — Скоро придет доктор.
Я молча вцепилась в ее юбки, чтобы она не покидала меня, не оставляла наедине с умирающей, кто бы там ни был, но госпожа Рот безжалостно оторвала меня от себя и велела не дурить. Слова свои она подкрепила пощечиной и ушла вниз, на всякий случай заперев дверь.
Когда ее шаги затихли, в комнате стало так тихо, что я услышала, как кровь шумит у меня в голове. Умирающая издала невнятный тонкий полустон-полувздох, и я, наконец, решилась подойти ближе к изголовью, чтобы поправить свечу, накренившуюся набок. То и дело я поглядывала на кровать, потому что боялась обнаружить там труп, боялась, что она протянет руку и схватит меня, и кто-то скажет, что я опять не уследила, не помогла, и еще одна душа отправится в ад.