Перед Йоханнесом лукавить я не стала и выложила все, как есть: и о баронессе, и о ее трудном положении, не раскрывая, конечно, имен. Ему моя идея не слишком понравилась — она была куда как рискованней простого розыгрыша, как было с капитаном; здесь можно было поплатиться и именем, и практикой, и головой, но я так умоляла его о помощи, что, в конце концов, он неохотно сказал, что подумает, как нам быть. В его устах это означало согласие. Единственным его условием было назвать имя баронессы, и после он поинтересовался: откуда я ее знаю. Мне пришлось сознаться, что я прислуживала в их доме и нечаянно встретила бывшую хозяйку на улице; на мое счастье, он не стал интересоваться подробностями, потому что лгать ему еще больше у меня не хватило бы сил.
— Ты очень скрытная девица, Камилла, — то ли с осуждением, то ли с одобрением проговорил Йоханнес, и я не нашлась, что ответить.
— Я вас очень люблю и уважаю, — пробормотала я и густо покраснела. — Вы сделали для меня так много…
Кончик его тонкого носа порозовел, будто доктор смутился моим внезапным признанием.
— Ты можешь доверять мне, — серьезно и тепло сказал он и защелкнул чернильницу, чтобы чернила не высохли. Я застала его за ведением дневника, но Йоханнес не стал меня выгонять.
Я глядела на его пальцы, которые могли быть и беспощадными, когда он брал в руки хирургический нож, и ласковыми, когда он ощупывал больное место, и мне казалось, что я не стою даже пылинки с его старого домашнего халата. Я была темным пятном в этом добродушном и безалаберном доме скорби, где каждый переживал тяжелые времена с улыбкой, не скрывал ничего, что таилось на сердце. Меня подмывало рассказать ему о себе все; мне казалось, что доктор не стал бы меня осуждать. Я даже собралась с духом, но потом вспомнила, как пыталась добиться справедливости у судьи, и вся моя смелость вышла наружу вместе со вздохом.
— Я вам доверяю, — застенчиво сказала я. — Простите меня.
— За что?
— Я не такая хорошая, какой хотела бы быть.
— Ты удивительная, Камилла. Иногда ты рассуждаешь, как умудренная опытом женщина, а порой говоришь, будто глупенькая пустоголовая девица. Мне не за что тебя прощать.
После этого разговора сделать последний шаг оказалось почти невозможно. Но все-таки я опять залезла в его шкаф и забрала настойку рвотного корня и настой красавки, который Йоханнес рекомендовал при грудной жабе и поносе, одновременно предостерегая, что чрезмерная доза может вызвать сильное воспаление и даже смерть. У меня дрожали пальцы, когда я опускала пузырьки в карман, и мне казалось, что по всему дому разносится их звяканье, пока я несла их спрятать. Но никто ничего не заметил, и вечером я исступленно молилась Заступнице, умоляя ее о прощении.
Госпожа Тишлер теперь редко оставляла меня в одиночестве и очень огорчилась, когда я сказала, что в субботу хочу сходить на проповедь одна. Она надавала мне наставлений, как мне следует держать себя и как ходить, чтобы не повредить ребенку. С господином гробовщиком она поговорила в первый же вечер, и тот с легкостью согласился принять чужое дитя. «Один лишний рот погоды не сделает, — таковы были его слова, — а так, глядишь, вырастет нам помощник или помощница; не так одиноко будет стареть!» Я воспряла духом, теперь мне было что рассказать моей госпоже и укрепить ее надежду.
В церкви я увидела нарядную и накрашенную баронессу издалека. Она чинно сидела на краю скамьи, опустив голову, но мысли ее явно были далеко отсюда. Я прошла мимо нее к алтарю, чтобы поцеловать ступни святой Катерине и назад; она будто не заметила меня, но вскоре подошла ко мне, закутанная в теплый плащ, и вывела меня на свежий воздух. Здесь мы скрылись в темноте узких переулков, где пищали голодные бурые крысы и валялись гнилые доски и обломки камней, и она шепотом расспрашивала меня о новостях. Я коротко рассказала ей, что все достала, и договорилась с добрыми людьми и с доктором о ее судьбе, но ей придется все же придумать, как познакомиться с ним. Отрава и противоядие были у меня с собой, и я тайком показала ей оба пузырька. Баронесса отругала меня за то, что я назвала ее имя, а потом расцеловала и призналась, что никто и никогда не делал для нее столь многого.
— Все изменилось, Камила, — шепнула она. — Мы сделаем все задуманное сегодня, сейчас. У меня так мало времени, что не стоит медлить. Я боюсь, что родители перестанут меня отпускать одну; мать что-то подозревает. О свидании я уже уговорилась, и он снял комнаты и заказал вино. У нас есть час до назначенной встречи, и за этот час мы должны подготовиться.