— Она будет спать на месте Шарлотты, — крикнула через всю комнату Мария, и ее темные глаза, казалось, прожгли меня насквозь. — Самое место для Камилльхен, зараза к заразе не пристанет!
— Зараза? — я подняла взгляд на Ари, и та замешкалась, прежде чем ответить.
— Шарлотту от нас увезли, к ней хворь пристала.
— И она от нее померла, — добавила Мария, но все-таки перекрестилась при этих словах. — Но ты такая грязная, Камилльхен, что тебе все нипочем.
— Не слушай ее, — ласково посоветовала моя новая подруга. — Мы поменяли ее простыню и проветрили покрывало…
Я промолчала, хотя мне стало не по себе. Спать на месте умершей? По спине забегали мурашки, и мне опять вспомнилась ночь у дядиной постели.
— Сейчас госпожа Рот принесет нам поесть, — продолжала Ари, поглаживая меня по плечам. — Будь с ней вежлива и любезна, она скора на расправу. Говорят, она запорола не одну девушку на своем веку, но я этого не видела. Это твой первый дом, Ками?
Я пожала плечами.
— Да нет. Я жила у дяди с тетей. Но дядя умер, — шепотом ответила я. — Тетка Луиза отдала меня богатому родственнику, а он привез сюда. Наверное, здесь не очень дорого жить?
— Плата здесь — сама жизнь, — Ари мрачно оскалилась, а потом взглянула на меня. — Погоди, ты думаешь, твой родственник заплатил, чтобы тебя сюда отдали?
— Да, — начала было я, но вспомнила возглас Марии: «Всех здесь купили!» и осеклась. Трудно мне было задать следующий вопрос, труднее некуда, потому что ответ витал на поверхности, и я уже чувствовала его кожей. — Разве нет?
— Это не школа и не работный дом, — она говорила неохотно, но твердо, как будто эти слова зрели в ее душе давно и сейчас принесли свои плоды. — Мы не ходим ни в церковь, ни в гости, у нас нет родственников, нет друзей и нет будущего. Бедная, глупая девочка.
— А как же исповедь и причастие?
— У нас здесь свои исповеди и свои причастия… Вечером в этот дом приходят мужчины и женщины, и каждый из них волен делать с нами, что хочет, понимаешь?
Я упрямо мотнула головой. Мне не хотелось понимать и принимать, мне хотелось проснуться.
— Но я не хочу! — отчаянно шепнула я.
— Никто этого не хочет, — равнодушно ответила Ари. Лицо ее потускнело.
— А если убежать?
— Дурочка. Куда тебе идти? Умирать от голода на улице? Не мадам, так кто-то другой воспользуется тобой, здесь хоть кормят и иногда дарят подарки… А еще тебя поймают и высекут за непокорность или посадят в тюрьму. Никто не будет покрывать тебя, ясно? Никому здесь нельзя доверять.
Я кивнула. Мне хотелось спросить, почему же она так тепло приняла меня, если говорит о том, что все здесь настороже? Не легче бы было не обращать внимания? Может быть, я бы и спросила, но в комнату вошла старуха в черном с плотно сжатыми губами. В руках у нее была корзинка, накрытая несвежей холстиной.
— Госпожа Рот, вы так чудесно выглядите, у вас новое платье… — льстиво донеслось со всех сторон. Каждая из девиц пыталась задобрить старуху, но чем больше звучало комплиментов, тем больше старуха морщилась, как будто у нее болел зуб.
— Ешьте, — коротко велела она и поставила корзину на кровать. Под холстиной оказался нарезанный грубыми, неровными ломтями хлеб, смазанный маслом, и немного репы. Судя по лицам девушек, яство было не слишком вкусным, и кто-то даже осмелился недовольно что-то пробормотать.
Старуха хмуро оглядела комнату и поманила меня к себе.
— Мария! — окликнула она, выискав взглядом мою мучительницу. — Проводи ее к мадам.
Мария прикусила нижнюю губу и отложила свой недоеденный хлеб. Она с ненавистью взглянула на меня, но промолчала. Госпожа Рот больно сжала мое плечо сильными и костлявыми пальцами, как будто предостерегала от глупостей.
— Идем, Камилльхен, — ангельским голоском пропела Мария. Мне хотелось перекусить, пусть хлебом и маслом, но ослушаться я не посмела.