Когда Фрэнк это сказал, во мне внутри точно разлилось что-то теплое, меня точно всю пронизали радостные солнечные лучики. И вся моя печаль касательно мамы, папы и Жака отступила куда-то в дальние уголки моего сознания. Совершенно независимо от меня улыбка выползла на мое лицо.
Но тут Фрэнк сказал:
– А Луиза – уродина, да ведь?
– Ничего подобного! – разъярилась я. – Она самая красивая из всех, кого я знаю!
Мне захотелось побежать туда, где Луиза сидела в одиночестве и смотрела свое дурацкое кино, и обнять ее, и защитить от этих слов ее братца.
– Ну маленькая тигрица! – воскликнул Фрэнк. – Не собирался я обижать твою драгоценную Луизу. Она все-таки моя сестра, и я ее люблю, хотя очень часто мне хочется ее попросту прикончить. Ты бы слышала, что она иногда говорит о тебе.
– И что же?
– Да болтает всякое.
– Например?
– Например, про твою маму.
– И что же она такое говорит про маму?
– Мне бы лучше не начинать этот разговор. Ну, раз уж я начал, то скажу. Она говорит, твоя мама производит впечатление, ну, как бы это выразить, глупенькой, что ли, ребячливой. Но имей в виду, Кэм, она никогда ни с кем об этом, кроме меня, говорить не станет. Мы с ней много ссоримся, но мы иногда и разговариваем.
– Да, я думаю, мама всегда была какой-то невзрослой. Но какое это имеет к чему-нибудь отношение?
– Только то, что Луиза не может понять, как это ты всю жизнь обожала свою мать.
– Я говорила ей, – отозвалась я сердито. – Я тысячу раз ей объясняла. Нам было так хорошо с мамой. Точно мы обе – маленькие дети. Я полагаю, потому и было хорошо, оттого, что мама такая невзрослая. Она так любила играть со мной в кукольные чаепития и вообще все делать понарошку. И мы всем друг с другом делились. Но сейчас все стало по-другому. Мы стали другими.
– Луиза говорит, она очень красивая.
– Это тоже слегка изменилось. Раньше она выглядела как принцесса из сказки. А теперь уже не то. Она все еще красивая. Но уже как-то по-другому.
– Послушай, я проголодался. А ты-то ела что-нибудь?
– Нет, – ответила я.
Я была рада, что он сменил тему.
– Мы могли бы пойти к нам и выудить что-нибудь из холодильника. Только, боюсь, Мона еще дома. Да и Луиза скоро примчится домой.
Он пошарил у себя в карманах:
– У меня есть что-то около доллара. Нам хватит взять по гамбургеру и по молочному коктейлю. И зачем только я потратился на то дурацкое кино!
– Я могу за себя заплатить, – заметила я.
Фрэнк ссыпал свои монетки обратно в карман, потом положил мне руки на плечи и сказал:
– Послушай, Камилла, ты знаешь, что происходит? У нас с тобой свидание. Мы сейчас пойдем с тобой к Недвику, а сделаем вид, как будто это Персидский зал в ресторане «Плаза». Идет?
– О'кей, – согласилась я.
Мы тянули время над своими гамбургерами и горячим шоколадом сколько могли. Нам было хорошо вместе.
А затем Фрэнк проводил меня до метро. Я думала, он проводит меня до дому, но он сказал:
– Извини, Камилла, я не могу поехать с тобой, я обещал Дэвиду навестить его сегодня вечером. Уже поздно. Боюсь, как бы он не подумал, что я о нем забыл. Дэвид ветеран. Он потерял обе ноги на войне.
– О, – пробормотала я.
Мы постояли у входа в метро пару минут молча, потом я сказала:
– Спасибо за обед и вообще за все.
Фрэнк взял меня за руку и долго не отпускал. Потом я повернулась и побежала вниз по лестнице.
Всю обратную дорогу домой я вспоминала, как он сказал мне, что я красивая, и как он положил мне руки на плечи, и как долго не отпускал мою руку, когда мы прощались. Первый раз в жизни я подумала, что это не так уж плохо – взрослеть. Луиза – та ждет не дождется, когда станет взрослой и пойдет учиться на доктора, а мне до сих пор казалось, что если бы я оставалась маленькой, то все было бы хорошо с папой и с мамой и Жак никогда бы не появился в нашей жизни…
Мне было немного досадно, что Фрэнк вместо того, чтобы проводить меня, отправился навещать Дэвида, хотя я и сознавала, что это плохо и эгоистично с моей стороны. Мне уже больше не думалось о том, как славно мы провели время с Фрэнком. Мной завладела одна мысль – мне не хочется возвращаться домой.
3
Когда я повернула ключ в замке и вошла в нашу квартиру, я тут же поняла, что случилось нечто ужасное. Все лампы горели, всюду был такой ослепительно-жесткий свет, какой бывает в операционной. Слышались снующие взад и вперед торопливые шаги, до меня долетел пронзительный мамин крик, и я решила, что папа ее убивает… «Господи, это он ее убивает!» – подумала я и ринулась в мамину комнату. Там столпились все: папа, доктор Уоллес и Картер, и новая кухарка… Мама металась по постели и кричала. Папа и Картер старались ее удержать, а простыня вся была залита кровью. Кухарка, увидев меня, воскликнула:
– Здесь мисс Камилла!
– Уберите ее отсюда! – резко сказал отец.
– Мне нужен кипяток, – торопливо проговорил доктор Уоллес.
Кухарка вытолкнула меня в холл и повлекла с собой на кухню. Она плеснула горячей воды в чайник и швырнула его на плиту, выкрутив газовую горелку на полную.
А я думала: «Кто-то пришел вовремя. Кто-то успел остановить отца». Мне вспомнилась газеты, которые без конца читает Картер, с ужасающими фотографиями. «Мужчина убил жену и любовника в доме свиданий», – зачитывает обычно вслух Картер, и глаза у нее горят. Я вспомнила ее лицо, с каким она пыталась удержать маму от конвульсий. Все это до жути напоминало эти фотографии в газетах.
Кухарка, миссис Уилсон, отвернулась от плиты и глядела на меня в растерянности. Я подумала, что она, наверное, напугана, она ведь так недавно у нас. Я не стала спрашивать ее, что случилось. Я молча торчала в дверях кухни, уставившись на ручку, которой включают плиту. Вода закипела, она схватила чайник, я посторонилась.
– Бедная леди, – пробормотала миссис Уилсон, – бедняжка миссис Дикинсон.
Пронося мимо меня чайник с кипятком, она сказала:
– Подождите меня здесь, мисс Камилла, я сейчас вернусь.
Я стояла посреди кухни, прислушиваясь. Из маминой комнаты не доносилось ни звука. Она перестала кричать, и я в каком-то оцепенении почти спокойно думала, не умерла ли она. Я была так равнодушна, потому что все было слишком чудовищно и казалось нереальным. Все это ко мне, Камилле Дикинсон, не могло иметь отношения.
В тишине нашей квартиры пугающе резко прозвучал телефонный звонок.
Я выбежала в холл и подняла трубку.
– Але, – выдохнула я.
– Але, Роуз? – произнес голос на другом конце провода.
– Нет.
– А кто это? Можно попросить к телефону миссис Дикинсон?
Я узнала голос Жака.
– Нет, – сказала я.
– А кто у телефона? Ты, Камилла?
– Да.
– Камилла, я хочу поговорить с твоей мамой.
– Нет.
– Камилла, что случилось? Где Роуз?
Я никак не могла сообразить, что ему ответить. Его звонок в эту минуту показался таким чудовищным, точно он телефонной трубкой огрел меня по голове. Молчание затягиваюсь, оно точно протянулось от одного конца провода до другого. Наконец Жак произнес:
– Камилла, я вижу, что я должен побеседовать с тобой. Я сейчас приеду.
– Нет, – торопливо возразила я. – Вы не должны. Вам нельзя.
– Ну, тогда ты приезжай ко мне. Я тебя встречу, скажи только, где.
– Нет, – отрезала я. – Я не могу.
– Камилла, – сказал Жак, – я уверен, что ты увидела и поняла больше, чем мы с Роуз могли себе представить. Насчет того, как мы относимся друг к другу. Не позволишь ли ты мне поговорить с тобой минут пять? Ради твоего папы, и Роуз, и ради меня.
– Я не могу сейчас, – сказала я. – Просто не могу.
Я напрягла слух, но из маминой комнаты по-прежнему не доносилось ни звука.
– Ну, тогда завтра. – В голосе Жака послышались умоляющие нотки. – Завтра, после школы.
– Хорошо, завтра, – сказала я, не понимая даже, что я соглашаюсь, так хотелось поскорее повесить трубку.
– Приходи ко мне, хорошо? Так будет удобнее, чем где-то. Ты ведь еще недостаточно взрослая, чтобы встречаться в барах, да, маленькая? Я жду тебя у себя на квартире после школы.